Бенджамин Саэнс - Я пел прошлой ночью для монстра

Я еле добрался до комнаты. Сел за свой стол.

«Когда вернешься к себе, запиши все, что придет тебе на ум, Зак — все, что угодно. Это очень важно». Я все еще мысленно слышал указания Сюзан, видел серьезное, озабоченное выражение ее лица. Удивительно, как психотерапевтам небезразлично, что с нами. Меня волновал этот вопрос. Меня волновал я сам. Меня всё волновало. С приездом сюда моя жизнь стала такой странной. Всё было как-то по-другому. Всё изменилось. Я сам менялся. Это было так странно, так странно и необычно. Я чувствовал себя потерянным, но не в плохом смысле этого слова.

Я достал свой дневник и начал писать в нем. Мне не хотелось задумываться о том, что я пишу. Мне хотелось писать то, что идет из меня само собой.

Я немного ослаб после занятия с Сюзан. Дыхательная гимнастика чудная вещь. Мне она нравится все больше и больше, и это очень странно. Странно, невообразимо и прекрасно. Она что-то делает такое со мной. Заставляет ощущать свое тело по-другому. Я ощущаю свое тело, и мне это нравится. Воображаемому Заку нравится то, что у него есть тело. Это сногсшибательно. Я все еще слышу внутри себя голос Сюзан.

Помню, как говорил Адаму, что Сюзан кажется мне ненастоящей. Я ошибался насчет нее. Я ошибался насчет многих вещей. И, думаю, больше всего я ошибался насчет себя самого. Я запишу это, чтобы видеть эти слова: я больше не ненавижу себя. И запишу это еще раз: я больше не ненавижу себя.

Зак не ненавидит Зака. Я вижу тебя, Зак. Зак видит Зака.

В душе царило спокойствие. Тревожность оставила меня. Я знаю, что она оставила меня ненадолго, но она так давно жила во мне, что я к ней привык. Я смотрел на написанное и ощущал, как во мне рождается новое слово. Только я еще не совсем понимал, какое. Не знаю почему, но я решил сходить в лабиринт. Я чувствовал потребность в этом и решил довериться этому чувству.

Я направился в лабиринт.

На улице похолодало, и снова поднялся ветер.

Стоя у входа в лабиринт, я думал о Рафаэле и Адаме. Я представлял их себе гуляющими по лабиринту. Представлял, что они полны спокойствия. Представлял их глаза. Представлял, как иду к ним и они видят меня. Представлял, как машу им приветственно рукой. Я был счастлив, что они рядом со мной — пусть только в моей голове.

Ветер становился холодней и злей. Застегнув молнию на кожанке, я подумал об отце. Эта куртка была его. Я почти ощущал его запах, исходящий от кожи. Я сунул руки в тепло карманов. Лето . Вот какое слово сорвалось с моих губ. Лето. Оно было моим намерением — хоть я и не понимал, что это значит, и почему это слово пришло на ум. Лето. Я начал медленно идти к центру лабиринта.

Я попытался очистить разум от всех мыслей. Сначала — от устилавших его бумажных клочков. Мои уши и лицо замерзли, и ветер набрасывался на меня, будто был мне врагом, но мне было все равно. Я продолжал идти, повторяя слово «лето». Все, что от меня требовалось — ставить одну ногу перед другой, шаг за шагом. Я доверял лабиринту. Он проведет меня в свою сердцевину. Ветер завывал в деревьях, и вся земля пришла в движение. Я знал, что разумнее вернуться в кабинку, в ее тепло и безопасность, но я не хотел быть в тепле и безопасности. Я хотел дойти до центра лабиринта. Я знал, что должен сделать это. Не знаю, откуда, просто знал.

Ветер становился холоднее и холоднее.

Я шел, заставляя себя сохранять спокойствие.

Я закрыл глаза. Мне казалось, что я вижу путь даже с закрытыми глазами. Я так и шел, не разжимая век. Шел шаг за шагом, с закрытыми глазами. Я дойду туда. Я дойду туда. Я дойду туда. Я представил огромный камень в середине лабиринта. Представил себя, стоящего на этом камне, вытянувшего руки навстречу буре.

Один за другим в голову приходили отдельные образы, как кадры из разрезанного кинофильма. Руки мистера Гарсии на клапанах его трубы, лицо Сэма, смотрящего на меня в кинотеатре, голос Рафаэля, поющий мне «Летний день», глаза Адама в тот момент, когда он говорил мне: «Я вижу тебя, Зак». А потом глаза мамы — незрячие, серые, и неподвижное тело отца, и Лилли, моя любимая собака, мертвая, лежащая на земле, и Сантьяго, шепчущий «эни-бэни, рики-таки…», смеющийся, с пистолетом в руке, пистолетом, направленным на меня, пистолетом, направленным в его собственный висок, «эни-бэни, рики-таки…» и звук выстрела. Выстрела, взорвавшегося у меня в голове, как раз когда я достиг центра лабиринта. Я открыл глаза. Они были там — брат, мама, отец. Они лежали там, и землю заливала их кровь.