Алистер Кроули - Дневник наркомана

Пока мы подъезжали к Бютт-Монмартр по направлению к Сакре Кер, мы не проронили ни звука; исчезнув в нашем тихом блаженстве. Вы должны понять, что мы и без того достигли высшей точки возбуждения. Поддерживать нас в этом состоянии и входило в обязанности героина.

Нет, мы не рвались на пылающих крыльях против ветра в небо, мы были распростерты, паря в беспредельности эфира. Время от времени мы принимали свежие дозы тусклой мягкой пудры. Проделывали мы это без жадности, спешки и даже без желания. То было ощущение бесконечной власти, которую может позволить бесконечная осмотрительность. Сама Воля чего-либо желать была, казалось, упразднена. Мы направлялись в никуда, потому что нашей природе было свойственно так поступать.

И с каждым мгновением все больше и больше абсолютизировалось наше блаженство.

Под кокаином ты и в самом деле хозяин всего; но это все имеет для тебя острейшее значение.

Под героином чувство владычества возрастает до той точки, когда вообще ничего не имеет значения. Пропадает даже нежелание делать то, что ты ненароком делаешь, нежелание, которое позволяет не шевелиться курильщику опиума. Тело предоставляется самому себе настолько всецело, что его естественные отправления вас больше не волнуют.

Опять же, невзирая на сознаваемую нами бесконечность, мы сохраняем, параллельно ей, чувство совершеннейшей пропорции в отношении всех обыденных дел.

Я велел таксисту высадить нас на Пляс Дю Тертре. Мы захотели прогуляться по краешку Бютт и поглядеть оттуда на Париж.

Роскошная стояла ночь. Нигде кроме Парижа не насладишься столь мягкой и вкрадчивой тишью; горячий воздух легок и сух; все не так как в Англии.

От Сены поднимался, струясь, самый нежный бриз, которому наша фантазия приписывала благоухание Юга. Сам Париж смотрелся как матово-голубая клякса; из чьих изгибов выглядывали Пантеон и Эйфелева Башня. Они символизировали историю человечества; благородное, солидное прошлое и деятельное, механизированное грядущее.

Завороженный, я оперся о парпет. Рука Лу обвила мою шею. Мы были неподвижны до такой степени, что я мог чувствовать тихий стук моего сердца.

— Что за чудная встреча, Пендрагон!

Несмотря на подразумеваемую неожиданность, голос был низок и обаятелен. Я оглянулся.

Если бы меня спросили, то я бы несомненно ответил, что всякое беспокойство мне претило; и вот как раз накатило и оно — внезапное, бурное, неприятное; и оно меня никак не беспокоит.

В улыбке и выражении лица воскликнувшего мужчины было нечто испытующее. Я мгновенно узнал его, хотя мы не виделись со школьных времен. Его звали Эльгин Фекклз. Он учился в шестом математическом, когда я был в начальных классах.

К моему третьему семестру он был назначен старостой; он выиграл конкурс на Оксфордскую стипендию — лучше себе и представить нельзя. И вдруг без всякого предупреждения исчезает из школы. Мало кому было известно почему, и те, кто знали, привторялись, что не знают. Но и в Оксфорде он так и не появился.

С тех пор мне довелось услышать о нем лишь однажды. В клубе. Его фамилия всплыла в связи со слухами о каком-то финансовом мошенничестве. Я запомнил, но довольно смутно, что это было как-то связано с тою неприятностью в школе. Он был не из тех мальчиков, которых исключают по ординарному поводу. Тут определенно был замешан его тонкий интеллект. Признаюсь вам, в школе он был для меня чем-то вроде героя. Он обладал всеми недостающими мне наиценнейшими качествами в самом полном объеме.

Я знал его не очень близко, но, тем не менее, был страшно шокирован его исчезновением. Оно почему-то отпечаталось в моей памяти, когда множество куда более важных вещей не оставили и следа.

Он почти не переменился с тех пор, как я видел его в последний раз. При среднем росте, у него было долгое и узкое лицо. В выражении его лица было нечто клерикальное. Глаза были маленькие, серого цвета, и он имел привычку моргать. Нос большой и крючковатый, как у герцога Веллингтона; тонкие и сжатые губы. На лице его невозможно было отыскать ни малейшей морщины.

Фекклз сохранил прежнюю неспокойную, нервную подвижность, которая так выделяла его среди мальчиков. О нем можно было сказать, что он постоянно настороже и ожидает, будто что-то вот-вот случится… И все-таки сказать, что это его подавляет, было бы неправильно. Он обладал превосходной самоуверенностью.

Пока я припоминал его, он успел пожать мне руку и уже болтал о былых временах.