Алистер Кроули - Дневник наркомана

Я посмотрел на Лу еще раз и заметил, что она стала совсем другого цвета. Она выглядела ужасно больной. Мне же было все равно. Меня охватил рой мыслей на этот счет. Я запомнил, что любил ее страстно, и в тоже время ее, оказывается, не существует. Дьявольское блаженство — вот как я бы назвал состояние, источником которого стало мое равнодушие.

Я находил забавным, что она, быть может, отравила себя. Мне определенно было крайне нехорошо. Но и это меня не беспокоило.

Официант подал блюдо мидий. Мы сонно их поедали. Это тоже была часть рабочего дня. Мы смаковали их потому, что они были смакуемы; но ничто не имело значения, даже получение удовольствия. Меня поразил тот факт, что Аидэ попросту притворяется, что ест, но я приписал это ее рассеянности.

Мне стало гораздо лучше. Фекклз легко и гладко болтал о разнообразных пустяках. Никто не обращал внимания. Он, со своей стороны, не замечал, казалось, какого-либо недостатка вежливости.

Я точно чувствовал усталость. Решив, что Шамбертен меня взбодрит, я проглотил пару стаканов.

Лу продолжала разглядывать меня несколько испуганно, как если бы ей был надобен некий совет, и она не знает, как об этом спросить. Это было довольно забавно.

Мы приступили к главному блюду, когда Лу внезапно поднялась из-за стола. Фекклз, изобразив на лице притворную тревогу, поспешно последовал за ней. Я видел, как официант берет ее под другую руку. Нет, в самом деле, это было забавно. С девушками всегда так — они никогда не желают знать, что такое "достаточно".

И тут же я осознал, с пугающей неожиданностью, что дело не ограничивается одним только слабым полом. Я вовремя успел выйти.

Если я промолчу о событиях последовавшего часа, то отнюдь не по причине этого незначительного инцидента. По его заключении мы снова сели за столик.

Мы пили глоточками старинный Арманьяк; он нас подкрепил. Но вся сила ушла из нас, как если бы мы выздоравливали после какой-то очень долгой и губительной болезни.

— Тут не о чем тревожиться, — сказал Фекклз со своим странным смешком. — Пустячная неосторожность.

Я скривился при этом слове. Оно напомнило мне о Царе Лестригонов. Я ненавидел этого типа больше, чем когда-либо. Он начинал меня преследовать. К чорту! Будь он проклят!

Лу доверила нашу историю Фекклзу целиком и он признался, что знаком с такого рода делами.

— Видите ли, мой милый сэр Питер, — говорил он. — Вам нельзя принимать Г. так, как можно К., и когда вы мешаете два напитка, платить приходится дьявольскую цену. Как и со всем остальным в этой жизни, вам необходимо выяснить ваш предел. Очень опасно разгуливать, когда вы работаете с Г. или М., и, что уже совсем катастрофично, есть.

Должен признаться, я чувствовал себя жутким глупцом. В конце концов, не я ли серьезно изучал медицину; и вот уже второй случай, когда любитель учит меня что и как.

Но Лу кивала довольно жизнерадостно. Бренди вернул ей цвет лица.

— Верно, — сказала она. — Я все это слышала и раньше, но, как вы понимаете, одно дело слышать, а совсем другое пройти через все это самой.

— Опыт — единственный учитель, — согласился Фекклз. — Все это нормально, но главное дело начинать неспеша, чтобы дать себе возможность приноровиться.

Все это время Аидэ просидела без движения, точно истукан. От нее исходила весьма курьезная аура. Определенное очарование заключалось у нее в полном отсутствии очарования.

Извините, пожалуйста, за парадокс. Я только хотел сказать, что она обладала всеми качествами, которые обычно привлекательные. Она сохранила остатки поразительной, пускай и эксцентричной, красоты. Она обладала громадным богатством опыта, и это было очевидно; и не только им, но и скрытой энергией, усиливающей обычно неотразимость; впрочем, она была начисто лишена того, что мы зовем магнетизмом. Слово это не научное — тем хуже для науки. Оно описывает природное явление, причем один из важнейших фактов, применимых на практике. Все, чем интересуется человек — от кабаре до империи — движется магнетизмом и больше ничем. И наука его игнорирует, потому что нет механических приборов для его измерения!

Жизненная воля этой женщины была в целом направлена к некой потаенной святыне внутри собственной ее души.

Наконец впервые за целый вечер она начала говорить. Во всей необъятной вселенной ей был интересен лишь один предмет — героин. Голос ее звучал монотонно.

Позднее Лу говорила мне, что ей он напомнил панихиду тибетских монахов далеко-далеко за неумолимыми снегами.