Людмил Стоянов - Мехмед Синап

Дальше, правильным полукругом, изгибалось тело Машергидика. Добрался ли уже Синап до своего логовища или еще блуждает по дорогам? Преследуют ли его отряды от Марицы, или потеряли след? Это были важные вопросы, Кара Ибрагим понимал их значение.

Он напрягал слух, надеясь уловить что-то, но что именно — было известно разве лишь ему одному.

Впервые он видел прекрасную Чечь. Она спала, утопая в тишине и спокойствии. Когда опасность нахлынула, как вешний поток, набросилась, как бешеный зверь, люди косили поздние травы, суетились около гумен, рубили дрова в лесу...

Солдаты хватали людей в поле, в зимовьях, на гумнах: каждый житель Чечи был для них разбойник, заклятый враг султана.

— Ты не ходил с Синапом? — спрашивали жертву.

— Йок, эфенди, — нет, господин...

— А не знаешь, вернулся он?

Человек пожимал плечами:

— Йок, эфенди.

Следовали еще вопросы. Сколько человек в чете Синапа? Кто его приверженцы? Все ли уходят на грабеж, или только молодые?

Схваченный отвечал путано и неуверенно, смущаясь и страшась людей, которые казались такими настойчивыми. Потом его уводили в сторонку, в укромное место...

Начинались истязания:

— Где разбойник? Ты знаешь, сукин сын! Говори, мерзкая помацкая голова! — И на жертву сыпались удары прикладов.

Человек стискивал зубы и не издавал ни звука.

Следовали новые удары. Лицо человека синело, ноги подкашивались, и он валился наземь, как подрубленное дерево.

— Али чауш! Эта собака уже не шевелится! — кричали солдаты.

— Сбросьте его в пропасть, Эмин-ага, — отвечал Али.

Ведь он больше всего пострадал от Синапа, поэтому теперь и не знал жалости. Он привез ему двести вьюков зерна,— пусть жрет со своими людьми! — а тот вместо благодарности посадил его в хлев к коровам — его, знатного чауша!

Вся Чечь затряслась, словно в злой лихорадке, в кровавом бреду; плач поднялся до небес, женщины и дети бежали искать своих мужей и отцов, а их встречала неумолимая смерть.

Не щадили никого. Все были соучастники разбойника, и потому нужно было вычеркнуть их из списка живых, истребить, дабы страницы султанских реестров освободились от их гнусных и предательских имен.

Кара Ибрагим помнил слова султанского фирмана... и не оставлял живой души на своем пути. До вечера орда продвигалась вперед беспрепятственно. Села Кестенджик и Наипли он нашел опустевшими. Соседнее село Каинчал было полно народу — женщин, детей, мужчин, спешивших уйти в пещеры Машергидика.

Второй отряд с таинственной пушкой, наступавший с юга, от Драмы, подвигался вперед медленно, но безостановочно. Тут, перед Каинчалом, орды остановились, встреченные выстрелами сверху, со скал, где пройти было трудно.

В селе было пусто, только местами крутые каменистые улицы перелетали куры, испуганные шумом и конским топотом.

Орда Кара Ибрагима шла остервенясь, как волчья стая. Она добралась до скал перед Ала-киоем — собачьих клыков горы, последней оборонительной позиции Мехмед Синапа. Взять ее было трудно — Кара Ибрагим, как хороший стратег, понимал это и только скрежетал зубами.

Может быть, только сами защитники не понимали этого. Они не особенно вдумывались в свое положение. Могли ли они бороться с вооруженными до зубов султанскими войсками? Патроны у них были на исходе, а голыми руками за огонь не возьмешься.

— Плохо, — раздавались голоса, — плохо, братья ахряне!

— Быть вечными рабами вам, и детям вашим, и внукам — вот что плохо, — сказал Мехмед Синап, — а не это, нынешнее! Сейчас мы должны показать, что мы не бабы, а свободные люди, и что мы умеем защищать своих близких. Верно ли я говорю?

— Верно, атаман! — ответили ему все в один голос.

— А раз так, братья ахряне, что же нам, держаться или самим отдать свои головы врагу?

— Будем держаться, Синап! На тебя наша надежда!

Синап помчался вниз вдоль реки, под высокими скалами.

Шумел бой, ему вторило эхо, и между двумя залпами раздавался голос глашатая:

— Эй, братья ахряне! — кричал он со стороны села. — Сдавайтесь, чтобы головы ваши уцелели. Султан милостив, он подарит вам жизнь.

Оборонявшиеся отвечали выстрелами, между тем как нападавшие делали попытки приблизиться к скалам, чтобы ударить во фланг бунтовщикам. Кара Ибрагим на коне выдвинулся вперед и отдавал распоряжения. Весь красный и ощетинившийся, он трепетно предвкушал желанную победу, которая должна была принести ему новые почести и повышение.

С виду те, бунтовщики, казались спокойными: они стреляли рассчитанно, точно, без лишних движений.