Мигель Унамуно - Мигель де Унамуно. Туман. Авель Санчес_Валье-Инклан Р. Тиран Бандерас_Бароха П. Салакаин Отважный. Вечера в Буэн-Ретиро

— Что с тобой, Антония, чего ты?..

— Лучше сам скажи, что с тобой происходит, Хоакин, откройся, расскажи мне…

— Мне не в чем себя винить…

— Уж будто, Хоакин! Признайся, расскажи мне всю правду!

Хоакин некоторое время колебался, словно борясь с каким-то невидимым врагом, какой-то нечистой силой, стоящей за его спиной, затем прерывистым голосом, с отчаянием, срываясь на крик, выговорил:

— Да, я расскажу тебе всю правду, одну лишь правду!

— Ты любишь Елену, ты все еще влюблен в Елену!

— Нет, я вовсе не влюблен! Вовсе не влюблен! Я был влюблен, но теперь уже не влюблен! Нет, нет!

— Так в чем же дело?..

— В чем дело?

— Я спрашиваю, в чем же тогда причина всех твоих страданий? Я же вижу, что этот дом, дом Елены, — единственная причина мрачного твоего настроения, этот дом не дает тебе спокойно жить, значит, Елена…

— При чем тут Елена! Все дело в Авеле!

— Ты ревнуешь ее к Авелю?

— Да, я ревную к Авелю, я ненавижу его, ненавижу, ненавижу, — сквозь зубы выдавил Хоакин, потрясая кулаками.

— Ты ревнуешь к Авелю… Значит, ты любишь Елену.

— Нет, я не люблю Елену. Если бы она вышла замуж за другого, я бы ее не ревновал. Нет, я вовсе не люблю Елену, я презираю ее, презираю эту королевскую паву, эту профессиональную красавицу, эту натурщицу модного художника, эту возлюбленную Авеля…

— О боже, Хоакин, подумай, что ты говоришь!..

— Да, да, возлюбленную… пусть признанную законом. Неужели ты воображаешь, будто благословение священника что-нибудь меняет в существе брака?

— Но посуди сам, Хоакин, ведь и мы с тобой поженились, как они…

— Нет, вовсе не как они, Антония, вовсе не как они! Они поженились для того, чтобы унизить меня, втоптать в грязь, плюнуть мне в лицо, чтобы ославить меня, они женились только для того, чтобы насмеяться надо мной… Словом, они женились, только чтоб мне насолить…

И Хоакин разразился рыданиями, которые душили его и не давали говорить. Ему показалось, что он умирает.

— Антония… Антония… — едва слышно прошептал он.

— Бедный мой мальчик! — воскликнула Антония, обнимая его.

И она прижала его к себе, словно больного ребенка, приговаривая:

— Успокойся, мой Хоакин, успокойся… Я здесь, твоя женушка, твоя и только твоя. Теперь, когда я все знаю, я еще больше твоя, чем раньше, и люблю тебя больше, чем раньше… Забудь их… Не обращай на них внимания, они не стоят того… Было бы куда хуже, если бы подобная женщина полюбила тебя…

— Да ведь дело в нем, а не в ней, Антония…

— Забудь и его!

— Не могу я забыть его… Он преследует меня… Его слава, его громкое имя преследуют меня по пятам…

— Работай, и такая же слава и имя придут к тебе, ведь ты стоишь не меньшего! Брось своих пациентов, мы в них не нуждаемся, уедем в Ренаду, поселимся в доме моих родителей, и там ты отдашься любимому своему делу, науке, займешься открытиями, которые заставят о тебе говорить… Я буду тебе помогать во всем, в чем смогу… Я сделаю так, что никто не будет тебе мешать… И ты станешь еще более знаменитым, чем он…

— Не могу, Антония, не могу, его успехи лишают меня сна и все равно не дадут работать спокойно… Призрак его удивительных холстов будет стоять перед моим взором, между моими глазами и микроскопом, и не даст мне увидеть того, чего не видели бы до меня другие… Не могу, не могу…

И, понизив голос до шепота, как ребенок, поверяющий свою тайну, запинаясь, словно оглушенный унижением, в бездну которого он был низвергнут, Хоакин всхлипнул:

— А еще у них будет ребенок, Антония…

— И у нас тоже когда-нибудь будет ребенок, — шепнула она ему на ухо, запечатав свои слова поцелуем. — Пречистая дева не откажет мне в этом: ведь тому, кто просит каждодневно… Да к тому же святая лурдская вода…

— Неужто и ты веришь в приворотные зелья да святую воду, Антония?

— Я верю во всемогущество господа нашего!

«Господа! — повторил Хоакин, оставшись один — один на один со своим вторым я . — Что значит верить в бога? Где он, бог? А что, если попробовать его найти?»

«Когда у Авеля родился сын, — записывал в своей «Исповеди» Хоакин, — я почувствовал, что ненависть моя достигла предела. Авель позвал меня помочь при родах Елены, но я извинился под предлогом того, что мне никогда не приходилось принимать, — что, кстати, соответствовало истине, — и потому я не сумею сохранить надлежащее хладнокровие (я мог бы сказать: холодность моего заледенелого сердца) при виде опасности, которая может угрожать моей кузине. Однако дьявол, стоящий за моей спиной, стал внушать мне дикое искушение пойти и незаметно удушить младенца. Но я поборол эту чудовищную мысль.