Мигель Унамуно - Мигель де Унамуно. Туман. Авель Санчес_Валье-Инклан Р. Тиран Бандерас_Бароха П. Салакаин Отважный. Вечера в Буэн-Ретиро

— Что с тобой, деточка, что случилось?

— Вы расстроили меня своими разговорами, дон Аугусто.

— Ангел небесный!

— Не говорите мне таких слов, дон Аугусто.

— Как не говорить! Да, я был слеп и глух, жил и как будто не жил, пока не появилась одна женщина, ты понимаешь, другая женщина, она открыла мне глаза, и я увидел мир; главное — я научился видеть вас, женщин.

— А эта женщина… она, наверное, плохая женщина?

— Плохая? Плохая? Знаешь ли ты, что говоришь, Росарио? Знаешь ли ты, что такое «плохая»? Что значит быть плохим? Нет, нет, эта женщина совсем как ты, она — ангел; но она меня не любит, не любит, не любит… — На этих словах голос Аугусто прервался, и слезы набежали на глаза.

— Бедный дон Аугусто!

— Ты права, Росарио, ты права! Бедный дон Аугусто! Скажи еще: бедный дон Аугусто!

— Но, сеньорито…

— Скажи еще: бедный Аугусто!

— Раз вы настаиваете… Бедный Аугусто!

Аугусто сел.

— Пойди сюда, — позвал он.

Словно подталкиваемая пружиной, словно загипнотизированная, она поднялась затаив дыхание. Он схватил ее, усадил к себе на колени, крепко прижал к груди и, прильнув щекой к ее щеке, источавшей огонь, разразился словами:

— О Росарио, Росарио! Я не знаю, что со мной происходит, что со мной случилось! Эта женщина — ты назвала ее плохой, хотя не видела ее, — подарив мне зрение, ослепила меня. Прежде я не жил, теперь живу; но теперь, когда я живу, мне стало ясно, что значит умереть. Мне нужна защита против этой женщины, мне нужна защита от ее взгляда. Ты поможешь мне, Росарио, поможешь мне защититься от нее?

Слабое «да!», как вздох, как отклик из другого мира, донеслось до слуха Аугусто.

— Я уже не знаю, Росарио, что со мной происходит, что я говорю, что делаю, что думаю; я уже не знаю, влюблен я или нет в эту женщину, которую ты назвала плохой.

— Да ведь я, дон Аугусто…

— Просто Аугусто.

— Аугусто, я…

— Хорошо, замолчи, хватит. — И он закрыл глаза. — Не говори ничего, дай мне поговорить с самим собою, только с самим собою. Так я жил с тех пор, как умерла моя мать. Наедине с собой, одним собой, спал и грезил. И я не знал, что такое грезить вместе, видеть вдвоем один и тот же сон. Спать вместе! Не спать рядом и видеть разные сны — нет, спать вместе и видеть один и тот же сон! А если нам с тобой, Росарио, увидеть вместе один сон?

— Но эта женщина… — со слезами в голосе начала бедная девушка, дрожа в объятьях Аугусто.

— Эта женщина, Росарио, меня не любит, не любит, не любит. Но она показала мне, что есть другие женщины, благодаря ей я понял, что есть другие женщины… и что одна из них могла бы полюбить меня. Ты полюбишь меня, Росарио, скажи мне, ты полюбишь меня? — И он, словно безумный, прижимал ее к своей груди.

— Мне кажется, да, я полюблю вас.

— Полюблю тебя, Росарио, тебя!

— Я полюблю тебя.

В эту минуту дверь отворилась, появилась Лидувина и, воскликнув «ах!», закрыла дверь. Аугусто смутился гораздо больше, чем Росарио, которая, вскочив на ноги, пригладила волосы, отряхнулась и прерывающимся голосом сказала:

— Ну что ж, сеньорито, заполним счет?

— Ты права. Но ты придешь еще?

— Приду.

— Ты мне все простишь? Простишь?

— Простить вас? За что?

— Это, это… это было безумие. Ты простишь меня?

— Мне нечего прощать вам, сеньорито. Просто вам не следует думать об этой женщине.

— А ты будешь думать обо мне?

— Ну, мне надо идти.

Они проверили счет, и Росарио ушла. Как только она скрылась, вошла Лидувина.

— На днях вы спрашивали меня, сеньорито: как можно узнать, влюблен мужчина или нет?

— Да.

— И я вам сказала, что это узнается по глупостям, которые он делает или говорит. Так вот, теперь я могу вас уверить, вы влюблены.

— Но в кого? В Росарио?

— В Росарио? Бог с вами! В другую!

— С чего ты решила, Лидувина?

— Просто вы говорили и делали с этой то, что не можете сказать и сделать с другой.

— Ты думаешь?

— Нет, нет, конечно, я предполагаю, что ничего не произошло, но…

— Лидувина! Лидувина!

— Как вам угодно, сеньорито.

Бедняга отправился в постель с пылающей головой. Когда он бросился на кровать, у ножек которой дремал Орфей, у него вырвалось: «Ах, Орфей, Орфей, каково это спать одному и видеть один сон! Сон в одиночку — это иллюзия, призрак; сон вдвоем — это уже правда, это реальность. Ведь реальный мир — не что иное, как сон, который видим мы все, сон, общий для всех?»