Кальман Миксат - Том 2. Повести

Был конец августа, и, поскольку занятия в гимназии еще не начались-, господам профессорам Лернеру и Четнеки было поручено посетить под каким-нибудь благовидным предлогом господина Дружбу и лично удостовериться, как тот себя чувствует. Они с готовностью выполнили это поручение и принесли утешительные вести:

— Хотя наш коллега и находится в меланхолическом состоянии, но для беспокойства нет особых причин. Он не спеша работает себе дома над составлением отчета о состоянии жамского имения, который будет передан педагогическому совету. С нами он говорил весьма обстоятельно и разумно. Щекотливую тему о картине мы, разумеется, не затрагивали, а потому в этом отношении ничего выяснить не удалось.

Дружба действительно прилежно работал над отчетом, изложив его на нескольких листах. Это был не просто хозяйственный отчет, а страшный обвинительный акт против власть имущих, которые творят вопиющие бесчинства. Он вложил в него всю свою мятежную душу, сочными красками описал вскрытое им преступление. Бичевал высокопоставленного франта, пользовавшегося почетом у короля и нации, но упавшего перед богом и человеческой совестью ниже всякого бродяги, поскольку он за десять тысяч форинтов купил у вдовы Йожефа Ягодовского его дочь, девицу, и держит ее во дворце за семью замками в обществе таких же красивых невинных девушек-однолеток; словом, изложил в своем отчете, за малым исключением, содержание почти всей второй части нашей повести.

Когда чрезвычайный по своему содержанию меморандум был прочитан после обеда третьего сентября, на первой после каникул учительской конференции (на которую господин Дружба не явился), были высказаны весьма разнообразные мнения.

— Теперь уж я и в самом деле опасаюсь, что с ним что-то произошло, — рассуждал директор. — Боже милосердный, все-таки это не может быть правдой.

— А я теперь уже не боюсь, — возразил господин профессор Лернер, играя своим пенсне, — так как налицо объяснение уничтожения картины. Картина изображает ту же Ягодовскую, которая, как явствует из отчета, продала свою дочь старому графу.

— Да разве можно предположить что-либо подобное о таком почтенном, кристально честном высокопоставленном лице? — ужасался профессор Круг.

— Бросьте зря болтать, — вспылил преподаватель физики старый Гедеон Тоот. — В темноте всякая корова черная и каждый высокопоставленный господин чистенький. Но при свете может оказаться иначе.

Возник спор: кто за, кто против, и в этом не было бы никакой беды, если бы все осталось между ними, но господа профессора разбрелись после конференции каждый в свое кафе и там рассказали о жамском деле, а наутро о нем уже сообщили в разрядку две газеты под крупными заголовками: «Тайны дворца на севере страны» и «Гарем в горах».

Подобно тому как пчелы выбирают из цветка только нектар, так и газеты высосали лишь пикантную часть, выбросив всю суть, ярко расписали рай в жамском дворце, сообщив даже инициалы вельможи, приведя кое-какие наводящие описания, которые для недогадливого читателя могут служить ширмой, но являются по существу зеркалом, позволяющим видеть маскируемую персону во всей ее наготе. Вокруг сообщений в печати поднялась большая шумиха. Весь город только об этом и говорил. В казино, где за старым вельможей еще с молодых лет сохранилась полувенгерская, полунемецкая кличка «Зупайк», его престиж возрос. Однако, что об этом скажет его жена? Вот загвоздка! И как отнесутся при дворе, где он важная персона? Черт возьми, это не такой уж заурядный случай!

Ждали дальнейшего развития событий: не последует ли опровержения, не произойдет ли дуэли, не будут ли опубликованы дополнительные сведения, раскрывающие сущность дела. Но проходили недели — и ничего не случалось, если не считать того, что министр запросил у гимназии злополучный отчет.

И на следующий же день, в восемь часов вечера, у двухэтажного дома на улице Путтонь, в котором жил господин Дружба, остановился фиакр, запряженный парой лошадей.

По лестнице поднялся элегантно одетый господин и, застав господина Дружбу дома, раскланялся с ним, как подобает, представился доверенным лицом министра, который, прочитав его жамский отчет, интересуется всеми подробностями, а посему спешно просит его прибыть к нему. Экипаж ждет внизу у ворот. Удивленный господин Дружба, терзаемый какими-то смутными предчувствиями, высказал массу всевозможных возражений: что, мол, вечером неудобно, что у него не выглажен фрак, что он плохо себя чувствует и ошеломлен неожиданным приглашением, но настойчивый господин каждый раз прижимал его к стене своими контрдоводами; у Дружбы выступила испарина на лбу, жилы вздулись, все лицо выражало мучительно трудную работу мысли. Он, вне себя от волнения, то прикручивал лампу, ибо она коптила, то снова выкручивал, так как она недостаточно светила, мялся, извинялся, издавал непонятные звуки, наконец, разбитый по всем пунктам, ухватился за последнюю соломинку: