Мария Корелли: История детской души

Все это проговорила она, не переводя дыхания, и остановилась лишь, когда ввела своих гостей в лучшую свою комнату, а сама выбежала, хлопотать об их завтраке. Монтроз подошел к раскрытому окну: действительно, перед ним виднелось точно море душистой жимолости в полном цвету — вдыхать в себя этот чудный, ароматный воздух было одно наслаждение!

— «Какая прелесть этот Девоншир!» — не столько Лионелю, сколько самому себе сказал он, — «но все лее не то, что моя Шотландия.»

Лионель сидел у окна, вид у него был усталый и унылый…

— «Вы скоро отправитесь в Шотландию?» спросил он.

— «Да, я теперь еду домой на несколько дней к своей матери.»

Молодой человек особенно ласково посмотрел на мальчика.

— «Как бы мне хотелось взять тебя с собою,» тихо прибавил он, «как нежно полюбила бы тебя мать моя!»

Лионель промолчал и про себя подумал, что странно было бы чувствовать, что чужая мать его любить, как родная мать никогда не любила… В эту минуту м-с Пейн внесла завтрак и по свойственной ей привычке как-то восторженно суетилась, расставляя его! Действительно, чего, чего тут не было! И свежие яйца, и парное молоко, и густейшие сливки, и варенье, и чай, и домашний хлеб, и душистый мед, и в довершение всего корзинка румяных яблок и сочных груш! И все было подано так красиво и в таком изобилии! Монтроз и его маленький друг приступили к этому угощению с совершенно разнородными ощущениями: у Монтроза, после ранней прогулки, аппетит сильно разыгрался, a Лионель от долгого нервного возбуждения едва сознавал, голоден ли он или нет. Однако, чтобы не обидеть доброго товарища, с которым ему приходилось скоро расстаться, он постарался кушать исправно. Когда же они оба кончили, Монтроз обратился к нему с следующими словами:

— «Смотри, Лионель, не забывай меня! Если бы ты когда-нибудь вздумал, например, бежать из дома,» — тут мальчик сильно покраснел, не собирался ли он бежать в этот же самый день? — «или, или — что другое с тобою случится, тот час напиши обо всем ко мне — письмо, отправленное в Шотландию на имя моей матери, всегда дойдет до меня. Понимаешь, я тебя не уговариваю бежать — это дело страшное… но все же, если ты почувствуешь, что справиться со своими уроками тебе не под силу и что присутствие профессора Гора слишком гнетет тебя — лучше беги… только не падай духом… Еще, милый, помни, что если повторится головокружение, на которое ты намедни жаловался, или обморок прошлой недели — ты не должен больше скрывать этих болезненных явлений, должен все сказать отцу, который и посоветуется с доктором.»

Лионель выслушал равнодушно-терпеливо все эти речи, и, вздыхая, сказал:

— «И к чему все это? Вы знаете, я не болен — доктор меня недавно осматривал и сказал, что у меня ничего нет. Доктора, должно быть, не очень умны — моя мать заболела год тому назад, и они вылечить ее не могли, а когда они отказались и оставили ее в покое — она поправилась! И так всегда во всем — чем больше делаешь, тем хуже выходить!…»

Монтроз привык не редко слышать от мальчика такие безнадежный речи, но в это светлое, летнее утро, когда он сам чувствовал такой прилив молодых сил и радостно ехал домой, к тем, кто любил его — одинокая жизнь этого ребенка и трогательная покорность, с которой он относился к судьбе своей, — производили на него особенно тяжкое впечатление.

— «Убежать из дома» — продолжал Лионель, краснея, «я, может быть, мог бы на несколько часов… но если бы я попытался убежать настоящим образом, сделаться, например, матросом — меня бы вернули назад… а если бы вам об этом написал, только бы на вас напрасно навлек неприятности… Видно, вы об этом не подумали, м-р Монтроз, а я так подумал.»

— «Ты слишком много думаешь, вот, в чем беда! "с некоторым раздражением возразил Монтроз. Ему как-то было досадно, что этот 11-тилетний мальчик рассудил разумнее его, взрослого 27-ми летнего человека…

Они оба замолчали. — Спустя несколько минут маленькая, холодная ручка Лионеля дотронулась до руки Монтроза.

— „ Но я никогда вас не забуду, Вилли " — сказал мальчик, немного запинаясь над этим словом, «вы, ведь, позволили мне иногда вас так называть — вы самый молодой изо всех моих воспитателей и самый добрый — и хотя я не могу удержать в памяти все уроки, доброту помнить могу и буду помнить всегда!»

Грустно и нежно глядели его тихие глаза, бледное личико было все взволновано, и таким он казался маленьким, жалким, одиноким в эту минуту!

— „ Ладно, ладно, мальчишка милый, верю», торопливо сказал Монтроз, стараясь скрыть свое волнение — «смотри, совет-то мой вспоминай: над книгой не надрывайся — как урок тебя одолеет — брось! И скорей в лес! Высекут — не беда! Розги лучше, нежели болезнь! Здоровье первое благо — куда нужнее всякого богатства!»