Мария Корелли - История детской души

Итак, на вопрос Жасмины Лионель мог дать лишь отрицательный ответ.

— «Ну, так я тебе расскажу что-нибудь из моей книжки,» сказала она.

Серьезно и задумчиво устремив вдаль свои глазки, точно там вставало перед ней некое видение, она ровным голосом начала:

— «Была раз маленькая девочка, и был маленький мальчик — не старше нас с тобой, они были хорошенькие и добрые, и был у них старый дядя, злой-презлой. Он их терпеть не мог, потому что они были хорошие, а он был дурной — и вот, в один прекрасный день он повел их в большой, дремучий лес, куда и солнышко заглянуть не могло, и там их оставил. Когда они остались одни — они походили, походили, и увидели, что больше не выйти им из дремучего леса… они очень устали, и кушать им очень захотелось — ну, и они обняли друг друга — вот так», и Жасмина ближе прижалась к нему — «помолились Богу и легли и — тут же, оба умерли, и Господь взял их прямо на небо к Себе. И тогда все малиновки в лесу так были огорчены! Они прилетели к ним и покрыли их красивыми зелеными и красными листьями — это Господь велел малиновкам так похоронить их, потому что они были хорошие, а дядя их был дурной — и малиновки сделали так, как сказал им Господь.»

К концу рассказа ее голосок все больше и больше затихал, и она уже чуть слышно спросила, глядя на него из-под отяжелевших век.

— «Хорошая моя сказка?»

— «Очень хорошая», ответил Лионель — в эту минуту насколько он себя чувствовал старше ее! И бессознательно он обнял ее крепче, точно желая от чего-то уберечь…

— «Я думаю», невнятно проговорила она — «это твои глупые Троянские войны меня усыпили…»

По полураскрытому ее ротику и тихому, мерному дыханию видно было, что она тут же заснула. Лионель сидел не шевелясь, бережно поддерживая ее своей рукой и задумчиво озираясь. Прямо перед ним виднелся иконостас, на котором были изображены лики двенадцати апостолов: они смотрели на них каким-то испытующим взглядом. Он, конечно, знал их историю — знал, что все они были простые рыбари с берегов Галилейского озера, что их призвал Иисус, сын Иосифа плотника, и что они следовали за Ним всюду, когда Он проповедовал новое, странное учение Любви, которое казалось безумием для мира, погрязшего в злобе и во лжи. Они были люди бедные, самые обыкновенные, не было между ними ни царей, ни полководцев, ни героев, и не отличались они ни знатностью, ни ученостью, и однако в истории человечества они имеют значение, какого не имели и самые высокие цари!

Как было это странно, очень, очень странно — думал Лионель — но всего изумительнее, что простой человек, сын плотника, мог заставить уверовать в Себя, как в Бога, и что вера в Него стоит незыблемая все эти тысячу восемьсот лет! Что же сделал Он? Ничего — кроме добра. Чему учил Он? Только самоотвержению и любви.

Все воспитатели Лионеля, которые, каждый по-своему, воспитывали его детский ум, сходились в том, что признавали в Иисусе Назарянине высокий образ мудрости, чистоты и доброты. Обо всех самых великих философах, мыслителях, ученых — даже о Сократе и о Платоне, найдется что сказать — в порицание и обличение. О Христе — сказать нечего… подобного Ему никогда никого не было.

Лионель вздохнул — и глаза его с любовью остановились на высоких белых лилиях — эти чистые чаши благоухания, каждая на невысоком, зеленом стебле своем, точно приносили безмолвную жертву Создателю их красоты… «Посмотрите на лилии полевые, как они растут: не трудятся, не прядут; но Я говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них…»

Лионель ближе прижал к себе маленькую спящую Жасмину… в эту минуту душа его так просила любви и мира… Солнце светило прямо на обоих детей золотистым ровным светом, и казалось, что золотистые его лучи суть проводники любви Христовой к малым и беспомощным, что они без слов вещают слово святое: «Пустите детей приходить ко Мне, и не возбраняйте им; ибо таковых есть царствие Божие.»

Мальчик глубоко задумался, и его стало немного клонить ко сну, когда входная дверь тихо претворилась, и в церковь вошел Рубен Дейль; с ним был другой человек помоложе, и направился прямо к хорам, где помещался орган. Рубен, сняв благоговейно шляпу, — искал глазами свою девочку. Лионель, увидев его, знаком дал ему понять, что Жасмина уснула — и он, любуясь милой картиной, на цыпочках подошел к тому месту, где дети сидели обнявшись, — «точно две милые пташки», думал он про себя, и бедный, бледный мальчик на этот раз казался почти радостным.