Шарль Нодье - Сказки здравомыслящего насмешника

Внезапно председатель с изумительной торжественностью воспрянул на своем престоле и достал из-под огненного ефода [157]три философических шарика, которые поместил поверх трех перевернутых донышком вверх золотых стаканов, какими пользуются фокусники [158].

— Вот, — произнес он, — один шарик, два шарика, три шарика. Под первым стаканом нет ничего. Под вторым стаканом нет ничего. Под третьим стаканом нет ничего.

Он приподнял стаканы в доказательство своих слов.

— Всем известно, — продолжал он, — что первый стакан символизирует возраст восприятия, второй стакан — возраст понимания, а третий — возраст совершенства, которого мы сегодня достигнем так удачно и так счастливо.

Вот три стакана; я кладу под них три шарика. Раз, два, три… Вот они, шарики. А теперь шариков здесь не будет. Вперед, шарики!

И шарики полетели вперед, причем один из них долетел до той части моего лица, которая выступала из ложи для особ, подвергнутых воскресительной процедуре.

— Шариков под стаканами больше нет, — продолжал председатель (черт подери, я знал это лучше, чем кто бы то ни было). — Что желаете вы увидеть на их месте?

— Верховный отец [159], — сказал один из сорока тысяч, — я желал бы увидеть на месте первого шарика символ возраста восприятия!

Верховный отец опрокинул первый стакан и показал нам премилого семилетнего волка, которому при свете совиных глаз кролик подпиливал зубы золотым гусиным пером.

— Верховный отец, — произнес другой, — я желал бы увидеть на месте второго шарика символ возраста понимания!

Верховный отец опрокинул второй стакан, и мы увидели мерзкую обезьяну с голым задом, которая с Пифагоровых времен черпала воду из колодца ведром без дна [160].

— Верховный отец, — попросил наконец третий, — я хотел бы увидеть на месте третьего шарика то, что служит нам на сегодняшний день символом совершенства, хотя мы и не имеем еще счастья наслаждаться им в полной мере.

Верховный отец опрокинул третий стакан, и под ним обнаружился маленький, скрюченный от старости человечек отвратительной наружности; он сидел, скрестив ноги на манер портных, и забавлялся пузырными семенами, которые с треском лопались в него в руках.

— Победа, победа! — вскричали разом все сорок тысяч ученых. — Это наш досточтимый собрат Вздорике, великий искатель совершенства, обладатель вечного знания, ксеноман [161]интеллектуальных краев, принесший нам издалека науку и истину!..

Избранный вами, господа, для исполнения благородной миссии, я не колеблясь бросился в новую крипту, представшую моему взору; однако лишь только я прыгнул, закрывавшая этот круглый колодец крышка поступила, как всякая вещь, которая плохо лежит, и захлопнулась над моей головой, я же продолжал падать в эту бездонную пропасть со скоростью, какой обязаны все мы силе всемирного тяготения. Поначалу происшествие это внушило мне, не стану скрывать, серьезные опасения, тем более что не успел я оставить позади таким манером пять сотен лье, как обнаружил, что двигаюсь прямиком в центр нашего земного шара — центр, который я всегда желал исследовать, но которого не надеялся достичь без ущерба для собственного здоровья. Философия не могла помешать мне падать вниз, но помогала не падать духом; любовь к наукам утешала меня и укрепляла, взвеселяла мой ум и обращала подлые страхи в сладостные размышления. Постепенно я привыкал прилежно созерцать различные слои земной коры, которые четко вырисовывались перед моими глазами, хотя скорость полета, к великому сожалению, не позволила мне запастись образцами и представить их вашему вниманию. Передо мною проходили все возрасты земного шара и перевороты земной природы — зрелище величественное и чарующее для философа с легким дыханием, но не для меня, заработавшего астму при восхождении на Чимборасо [162]. Наконец, после четырнадцати с половиной часов полета, не больше и не меньше, я прибыл в самую середину нашей водно-земной планеты, мучимый серьезными тревогами, ибо я затрудняюсь изъяснить вам, господа, как давят на человека дополнительные четыре или пять тысяч лье атмосферы, хотя по сравнению с размерами Вселенной это и сущий пустяк; а ведь вдобавок внутри Земли стоит вулканическая жара, которую огненные философы [163]описывали безо всяких преувеличений. Точных цифр я вам, впрочем, не назову по причине внезапности поставленного опыта и дурного состояния имевшегося при мне Фаренгейтова термометра.