За кого к Христу она взывала?
Я не знаю. Быстро поднялась,
Снова опустила покрывало,
К чаше подошла, перекрестясь.
Лился свет, надежду подавая
Всем, кто безнадежно заплутал,
И слеза скатилась восковая
На потертый бронзовый шандал.
А она слезы не уронила.
Как свеча, ей вера сердце жгла.
Веру сберегла и сохранила…
Только вот заплакать не смогла.
Je veux changer mes pansées en oiseaux.
C. Marot
[3] Пусть обернется птицей мысль моя. К. Маро (фр.).
Погляди, как, воздух прорезая,
Из долины в горы держат путь
Ласточки. Стремительная стая
В кронах пальм присядет отдохнуть.
Ночь свою завесу опустила.
Вслед за ними, уходя в зенит,
Мысль моя печальная летит
К небесам, и прочь с земли постылой!
Воедино в поднебесье слиты
Отрочества робкая мечта,
Явь любви и сон полузабытый…
Ты — царица этого скита.
Как цветок диковинно-прекрасный,
Скрытый в чаще темною листвой,
Видится мне лик небесный твой —
Лик любви безбурной, чистой, ясной.
Чтобы знала ты, как дни угрюмы
И как ночи горести полны,
В этот скит мои несутся думы,
Муками души порождены.
Пусть они, уснувшей птицы тише,
Вдруг коснутся твоего чела,
Чтобы еле слышно ты прочла
В книге страсти первое двустишье.
Пусть они, мечте моей послушны,
Скажут, что в душе, на самом дне,
Сберегаю образ твой воздушный —
Это все, что здесь осталось мне.
Пусть расскажут: звезды упованья
В беспросветном сумраке зажглись…
Ласточки стрелой уходят ввысь,—
Им вдогонку шлю свое посланье.
Лелея аромат природный,
Омывшись влагой первых рос,
Цветок на почве плодородной
По воле господа возрос.
Но некий червь — урод тлетворный,
Чья колыбель — зловонный ил,
Подполз — и с ласкою притворной
Лилейный стебелек обвил.
Впился, высасывая соки,
Точил, терзал, глодал и грыз…
И венчик, некогда высокий,
Поник, понуро глядя вниз.
И смертный час красавцу пробил:
Он долу голову склонил…
Цветку я сердце уподобил
И ревность — с тем червем сравнил.
Ночь угрюма, ночь темна,
Как страданье, молчалива.
В поднебесье сиротливо
Звездочка горит одна.
В чаще — мрак и тишина;
Ветра песенкой плаксивой,
Эхом грустного мотива
Убаюкана она.
Ночь глушит воспоминанье,
Страхи за собой ведет.
Грусть. Уныние. Молчанье.
Но в душе не оживет
Славой ставшее страданье,
В жизнь из смерти переход.
Рассвет… Восход… И солнцу далёко до зенита,
Душа томится сладко, ликуя и грустя,—
Цветок полурасцветший, бутон полураскрытый,
Не женщина покуда, хотя уж не дитя.
Резва и угловата; робка и шаловлива,
В движенье каждом спорят смущенье и задор,
Как девушка, надменна, как девочка, стыдлива,
Читает катехизис и стихотворный вздор.
Как грудь ее трепещет, когда окончен танец:
То ль запыхалась в вальсе, то ль им опьянена,
Не вдруг поймешь, заметив дрожащих уст багрянец,
То ль просит поцелуя, то ль молится она?
Она целует куклу, разряженную ярко,
И смотрит на кузена: хоть брат, да не родной,
Когда ж стрелою мчится вдоль по аллее парка,
Не ангельские ль крылья раскрылись за спиной?
Всенепременно бросит, вбегая из гостиной,
Взгляд в зеркало — пристрастный и мимолетный взгляд,
В постели лежа, будет листать роман старинный,
Где вечного глагола спряжение твердят.
И в спальне, в изголовье девической кровати,
Стоит кроватка куклы. Хозяйка в забытьи
Лепечет чье-то имя и тексты хрестоматий,
Безгрешно выдавая все помыслы свои.
Когда на бале скрипки настраивают тихо,
Расхохотаться хочет, но держит светский тон.
Пусть огорчает бонна — обрадует портниха,
Жеслена уважает, но ближе ей Дазон.
Из всех житейских тягот — пока одно: ученье,
Но в нем отраду сыщет, учителю послав
Нежнейшую улыбку, пока в сугубом рвенье
Придумывает фразу, где встретится «to love».
Случается порою: стоит в оцепененье,
Грудь охватив петлею переплетенных рук,
Как будто ей предстало небесное виденье,
Пытается утишить смятенный сердца стук.
Читать дальше