Жуакин Машадо де Ассиз - Избранные произведения

Но если в ту минуту безумными словами
Расскажешь ей о страсти, которой ослеплен,—
Жестоко посмеется, пожалуется маме,
Рассердится взаправду, потом прогонит вон.

Божественно прекрасна чертой своей любою,
Глубоко тайна скрыта и не изъяснена:
Ты женщину в ней ищешь — ребенок пред тобою,
Ты с нею как с ребенком — но женщина она!

Отринув связь с юдолью слезной,
Скользя в заоблачную высь,
Две тени на дороге звездной,
Друг друга увидав, сошлись.
Судьбе-причуднице в угоду
Им выпало обресть свободу
В один и тот же смертный час,
И вот, потупив очи долу,
Летят к небесному престолу…
Ромео, а за ним Ловлас.

Летят… Полночные светила
В безмолвии внимают им.
И тень Ромео вопросила:
«Кем был ты в жизни, спутник милый?
Кого ты на земле оставил?
Чем имя ты свое прославил?
По ком тоскою ты томим?»

«Любил я. Скольких — неизвестно,
Все имена перезабыл.
Пусть не возвышенно-небесной —
Земной любовью. Но любил!
Был этот кладезь в сердце бедном
Неисчерпаемо велик,
И каждый день был днем победным,
И мигом страсти — каждый миг!
Томясь неутолимой жаждой,
Душа к прелестницам влеклась,
И в книге страсти каждой, каждой,
Хотя бы строчка — а нашлась!

И той, к Парису благосклонной,
Что как лилея расцвела
И обвивала мирт зеленый
Вкруг безмятежного чела;
Той, что, родившись ночью лунной,
При ликованье нимф морских,
Косой гордится златорунной
И совершенством плеч нагих.

И той, что, в умоисступленье
Бродя вдоль зыблющихся вод,
Объята скорбью, одаль шлет
Проклятия, мольбы и пени.
И отзвук царственных печалей
Подхвачен бешенством ветров,
Чтоб мы доныне различали
В нем гул Вергилиевых строф.

И нежной дщери Альбиона,
Кого студеных бурь порыв
Венчал, навек оледенив,
Небесной прелести короной.
И кастильянке — смуглой, страстной,
Столь прихотливо самовластной,
Что пышность Сидова дворца
Без колебаний променяла
На взгляд бродячего певца —
И не раскаялась нимало.

И той — девице-недотроге,
Чья чистота внушает страх,
Кто в горних помыслах о боге
Живет на рейнских берегах,
Идя стезею Маргариты,
Чей нежный цвет едва раскрытый
В руках у Фауста зачах.

И прочим… Мало их на свете ль?
Иным талантом не владел,
Одну знавал я добродетель,
Один мне был сужден удел.
Кто б ни делил со мною ложе —
Во все века, в любой стране —
Уста все те же, сердце то же
Дарованы природой мне.
И, вечным пламенем объят,
Я всем был мил и каждой — рад!»

Окончил речь свою Ловлас.
Меж тем в небесную обитель
Они вошли, и Вседержитель
К Ромео обратил тотчас
Пытливый взгляд бездонных глаз.

«А ты?» «А мне лишь раз случилось
Изведать истинную страсть…
Даруй же, Господи, мне милость
Теперь к стопам твоим припасть!»

Одна душа во двери рая,
Чиста, безгрешна и светла,
По воле господа вошла.
И в тот же миг душа вторая
На землю сброшена была.

Так подведен итог плачевный:
Доныне видит белый свет
Ловласов сотни — ежедневно,
Ромео — одного в сто лет.

Сограждане мои! Вы урожай собрали,
И житница полна.
В минуту торжества тех вспомнить не пора ли,
Кто бросил семена?

Был диким этот край, и путь тянулся долго
Во тьме ночной,
Но не сломили их, ведомых чувством долга,
Ни ураган, ни зной.

По пальцам их сочтешь, но воля и усилье,
Крест и закон
В цветущий райский сад пустыню превратили
И сотню — в миллион.

Их ждал не только труд, опасности, и голод,
И спор с судьбой:
Мог быть пронзен копьем, задушен иль заколот
Из них любой.

Им гибельной стрелы случалось стать мишенью,
Так почему ж
Бестрепетно они стремились к обращенью
Заблудших душ?

Сертанов сеятель! Ты, как апостол Павел,
Деяние свершив,
Спокойно можешь спать — ты след в веках оставил,
По смерти жив!

В изяществе твоем — такая сила,
Так легок шаг, так светел кроткий взор,
Что кажешься мне птицей легкокрылой,
С природой птичьей выигравшей спор.