Уильям Фолкнер - Притча

— Мы еще в Вердене, — сказал второй.

— Значит, станцию перенесли на другую сторону путей, — сказал Взломщик.

— Все-таки это не Париж, — сказал третий. — Выпить бы…

— Нет, — сказал Взломщик. — Получишь кофе и чего-нибудь пожевать. — Он повернулся к ганимеду. — Сколько денег осталось?

— Я отдал их тебе, — сказал ганимед.

— Черт возьми, — сказал Взломщик, протягивая руку. — Выкладывай.

Ганимед выудил из кармана несколько монет и скомканных бумажек. Взломщик взял их и быстро сосчитал.

— Может, и хватит, — сказал он. — Пошли. Напротив станции находилось небольшое бистро. Он повел их туда — там была маленькая оцинкованная стойка, у которой стоял человек в крестьянской вельветовой куртке, и было два столика, за которыми остальные посетители в грубой крестьянской или рабочей одежде сидели со стаканами кофе или вина, играя в домино; все они обернулись, когда Взломщик вошел со своей компанией и повел ее к стойке, где громадная женщина в черном спросила:

— Messieurs? [33] Господа? (фр.) .

— Кофе, мадам, и хлеба, если он у вас есть, — ответил Взломщик.

— На кой мне кофе? — сказал третий. — Я выпить хочу.

— Не волнуйся, — сказал Взломщик негромким, яростным голосом, даже чуть понизив его. — Побудь здесь, пока кто-нибудь не придет и не поднимет этот ящик или даже откроет его. Я слышал, что перед подъемом по лесенке всегда дают выпить.

— Может, удастся найти другой… — начал четвертый.

— Замолчи, — сказал Взломщик. — Пей кофе. Мне надо подумать.

Тут послышался новый голос:

— В чем дело, ребята? Что-нибудь стряслось?

Этот человек стоял у стойки, когда они вошли. Теперь они уставились на него — перед ними был крепкий, коренастый мужчина, очевидно фермер не такой уж старый, как им сперва показалось, с круглым, жестким, недоверчивым лицом, на отвороте куртки у него была орденская ленточка — не из высших, но вполне достойная, под стать той, что носил Взломщик; возможно, именно поэтому он и подошел к ним, они с Взломщиком быстро оглядели друг друга.

— Где получил орден? — спросил Взломщик.

— Комбле, — сказал незнакомец.

— Я тоже был там, — сказал Взломщик.

— У вас какая-то беда? — спросил незнакомец.

— С чего ты взял? — сказал Взломщик.

— Слушай, приятель, — заговорил незнакомец. — Может, когда вы уезжали из Парижа, у вас и было секретное предписание, но после того, как ваш сержант днем вышел из вагона, уже никакого секрета не существует. Он что, вроде проповедника-реформата, какие, говорят, есть в Англии и Америке? Был прямо-таки вне себя. Ему вроде было наплевать, что вы напились. Похоже, его беспокоило, как вы раздобыли двенадцать бутылок.

— Днем? — сказал Взломщик. — Значит, еще сегодня. Где мы?

— В Сен-Мишеле. Ночь вы простоите здесь, ваш вагон должны обить черным крепом, чтобы он походил на катафалк. Завтра утром специальный поезд подцепит вас и отвезет в Париж. Так в чем дело? Случилось что-нибудь?

Взломщик неожиданно шагнул от стойки.

— Иди сюда, — сказал он.

Незнакомец последовал за ним. Они чуть отошли от других к углу стойки и задней стены. Взломщик кратко, но обстоятельно рассказал обо всем, незнакомец спокойно слушал.

— Вам нужно взять другой труп, — сказал он.

— Ты подскажешь, где?

— Почему бы нет? У меня на поле лежит один. Я наткнулся на него, как только начал пахать. Сообщил о нем, но пока никто не приезжал. У меня здесь телега с лошадью; путь в оба конца займет часа четыре.

Они поглядели друг на друга.

— У вас впереди целая ночь — пока что.

— Ладно, — сказал Взломщик. — Сколько?

— Скажи свою цену. Тебе лучше знать, какая у вас в нем нужда.

— У нас нет денег.

— Ты разбиваешь мне сердце, — сказал незнакомец.

Они поглядели друг на друга. Не отводя взгляда, Взломщик чуть повысил голос:

— Мораш.

Мораш подошел.

— Часы, — сказал Взломщик.

— Какой ты прыткий, — сказал Мораш.

Это были швейцарские часы в золотом корпусе, он давно мечтал о таких, и однажды ночью, отделясь от группы, посланной отыскать живого, пусть даже умирающего, но способного говорить немца, наконец обнаружил эти на руке раненого немецкого офицера, лежащего в снарядной воронке. Он бросился в воронку перед самой вспышкой ракеты и в мертвенном свете магния увидел сперва заблестевшие часы, а потом человека — полковника, очевидно, раненного в позвоночник, так как он, казалось, был парализован, в полном сознании и даже не очень страдал от раны; это был бы прекрасный «язык», если бы не часы. И Мораш прикончил его ножом (выстрелом он мог бы навлечь на себя настоящий артобстрел), снял часы и лежал у своей проволоки, пока его группа не возвратилась (с пустыми руками) и не нашла его. Однако на другой день он, казалось, не решался надеть часы, даже взглянуть на них, пока не вспомнил, что лицо его в этот миг находилось в тени, и немец не смог бы определить, был это негр или белый, тем более опознать его; к тому же немца уже не было в живых.