Октав Мирбо - Дневник горничной

Трудно себе представить, сколько есть таких — как бы это сказать? — таких, которые в интимной обстановке становятся совершенно неприличны; подобные тины попадаются среди тех, которые слывут в свете за самых неприступных, холодных и сдержанных…

Ах! сколько масок спадает в уборных!.. Сколько пятен и морщин обнаруживается на самых горделивых лицах!..

У меня была барыня, обладавшая смешной привычкой… Каждое утро, прежде чем надеть сорочку, и каждый вечер, сняв ее, она по четверти часа тщательно рассматривала свое тело перед большим зеркалом… Потом вытягивала грудь, запрокидывала голову, резким движением поднимала ее вверх и говорила мне.

— Селестина… Посмотрите-ка!.. Правда у меня тело еще крепкое?

Можно было прыснуть со смеху… Тем более, что тело барыни… О какая это была жалкая развалина!.. Когда она, скинув сорочку, освобождалась от всех своих бандажей и подвязок, можно было подумать, что она сейчас растечется по ковру, как жидкий кисель… И несмотря на это, в этих разрушающихся формах оставалась еще какая-то жалкая прелесть, или скорее, следы прелести… прелести женщины, которая когда-то была прекрасна, вся жизнь которой ушла на любовь… Вследствие какого-то рокового ослепления, свойственного большинству стареющих женщин, она сама не замечала, своего беспощадного увядания… Она удесятеряла всевозможные старания, самое утонченное кокетство, чтобы еще раз призвать любовь… И любовь бежала на последний зов… Но какая любовь?.. Ах, как все это было печально!..

Иногда перед самым обедом барыня вдруг влетала, запыхавшись, в смущении…

— Скорей… Скорей… Я опоздала… Разденьте меня…

Откуда она являлась с таким утомленным лицом и кругами под глазами, истощенная до того, что падала, как труп на диван в уборной?.. И в каком беспорядке был ее туалет! Развившиеся волосы, на кончиках которых дрожали пушинки подушек!.. И размазанные, вероятно в пылу поцелуев, румяна, беспощадно обнажавшие, точно раны, все складки и морщины ее лица…

Чтобы не возбудить моих подозрений, она бормотала:

— Я не знаю, что со мной случилось..! Вдруг, у портнихи, что-то схватило… Обморок… Пришлось меня раздеть… И до сих пор чувствую себя скверно…

И часто из жалости я делала вид, что верю этим дурацким объяснениям. Как-то утром в то время, когда я была у барыни, позвонили. Лакей отлучился, и я пошла отворить… Вошел молодой человек… Вид подозрительный, угрюмый и порочный… Полурабочий, полубродяга… Один из тех сомнительных субъектов, — которые встречаются на двусмысленных балах и живут за счет шулерства или любви… Лицо у него очень бледное, маленькие черненькие усы, красный галстук. Плечи уходили в слишком широкий пиджак, он весь качался и вихлялся на ходу. Сначала обвел удавленным и беспокойным взглядом роскошную переднюю, ковер, зеркало, картины, драпировки… Потом протянул мне письмо — передать барыне, и сказал картавым, протяжным, но настойчивым голосом:

— Ответ нужно…

Пришел ли он по своему делу?.. Или это был посланный?.. Второе предположение я отклонила. Люди, которые приходят ради других, никогда не позволяют себе говорить таким властным тоном…

— Я посмотрю, дома ли барыня… — начала я робко, вертя письмо в руках.

Он возразил:

— Она дома… Я знаю… И пожалуйста, без шуток!.. Это крайне нужно…

Барыня прочла письмо… Она вся побагровела, и в порыве испуга, забылась до того, что стала бормотать:

— Он здесь, у меня?.. Вы его оставили одного, в передней?.. Каким образом он узнал мой адрес?

Но быстро спохватившись продолжала решительным тоном:

— Это ничего… Я его не знаю, это бедняк… Заслуживает внимания… У него мать умирает.

Она поспешно открыла дрожащими руками письменный стол и вынула стофранковый билет:

— Отнесите ему… Скорей, скорей… Бедный малый!..

— Черт побери!.. — пробормотала я сквозь зубы. — Барыня сегодня щедра… И ее бедным очень везет… и я подчеркнула это слово «бедным», со злостным намерением;

— Ну, ступайте же!.. — крикнула барыня, еле державшаяся на ногах.

Когда я снова вошла, барыня, которая вообще не отличалась аккуратностью, и часто разбрасывала вещи по комнате, успела уже изорвать письмо, последние клочки которого тлели в камине…

Мне так и не удалось никогда узнать, кто был этот малый… Я его больше не видела… Но что я знаю, что я видела, это то, что барыня в это утро, прежде чем переменить сорочку, уже не смотрелась в зеркало и не спрашивала меня: «Правда, у меня еще тело ничего?» Весь день она сидела у себя расстроенная и взволнованная под впечатлением какого-то ужаса…