Тут он ногти свои, на фиг, достриг. Встал в одних трусах, на фиг, и давай, на фиг, дурачиться. Подошел к моей кровати, нагнулся и ну меня в плечо дурогонски так фигачить.
– Кончай, – говорю. – Вы где с ней были, если в Нью-Йорк не ездили?
– Нигде. Сидели в машине просто, на фиг. – И долбанул еще разок, дурогон.
– Харэ, – говорю. – В чьей машине?
– Эда Бэнки.
Эд Бэнки в Пенси баскетболистов тренировал. Этот Стрэдлейтер у него в любимчиках, потому что в команде центровой, и Эд Бэнки, если надо, всегда ему давал машину. Учащимся вообще-то не разрешается брать у преподов машины, но все эти гады спортивные вместе кучкуются. Во всех школах, куда я ходил, спортивные гады – одна шайка-лейка.
А Стрэдлейтер мне все так же в плечо метил. У него в кулаке зубная щетка была, и он ее сунул в рот.
– И чего делали? – спрашиваю. – Оприходовал ты ее в машине Эда Бэнки? – А голос у меня дрожит – аж жуть.
– Ай-я-яй, как некрасиво. Ну-ка давай я тебе рот с мылом вымою.
– Да или нет?
– Это секрет фирмы, старичок.
Чего дальше было, я не сильно помню. Я только с кровати встал, с понтом, в тубзо или как-то, а потом попробовал Стрэдлейтеру заехать со всей дури – прямо в эту его щетку, чтоб она ему, на фиг, всю глотку раскроила. Только промазал. Недобил. Попал ему в висок там или куда-то. Может, и больно, а все равно не как мне хотелось. Может, и больнее было бы, но я вмазал ему правой, а она у меня нормально не сжимается. Из-за травмы этой, я вам говорил.
В общем, дальше я помню, что валяюсь, на фиг, на полу, а он сидит на мне, и рожа вся красная. То есть не сидит даже, а колени мне на грудь поставил, а весит он тонну, не меньше. И руки мне прижимает, чтоб я, значит, еще раз ему не вмазал. Убил бы.
– Чего за херня, а? – талдычит он, а рожа его дурацкая все больше багровеет.
– Убери свои паршивые колени с моей груди , – говорю. Сам чуть не реву. По-честному. – Давай, двигай , урод захезанный.
А он ни в какую. Руки не отпускал мне, хоть я его обзывал падлой и всяко-разно часов, наверно, десять. Даже и не помню, что еще я ему говорил. Говорил, что он думает, будто может оприходовать кого захочет. Говорил, что ему наплевать, держит девка всех дамок в задней линии или нет, а наплевать ему потому, что он, на фиг, тупой дебил. Он терпеть не может, если его дебилом называют. Всем дебилам это не в струю.
– Пасть свою закрой, Холден, – говорит он, а у самого рожа дурацкая, багровая. – Заткни пасть и все, ага?
– Ты даже не знаешь как ее зовут, Джейн или Джин , на фиг, дебил ты!
– А ну заткнись , Холден, язви тебя в душу, – я тебя предупредил, – говорит он; так я его завел. – Если пасть не заткнешь, я тебе точняк пропишу.
– Убери свои вонючие дебильные колени с моей груди.
– Я отпущу, а ты хлебало свое больше не раскроешь?
Я ему и отвечать не стал.
Он давай еще раз:
– Холден. Я тебя отпущу, а ты орать больше не будешь, лады?
– Да.
Он с меня встал, и я тоже поднялся. Грудь у меня от его гнусных коленей болела, как не знаю что.
– Ты гнусная дурацкая падла даже, а не дебил, – говорю.
Тут уж он без балды с катушек слетел. Дурацким пальцем своим у меня под носом аж затряс.
– Холден, язви тебя в бога, я тебя предупреждаю . Последний раз. Еще разинешь хайло, я тебя…
– А чего и не разинуть? – отвечаю, ору практически. – У вас, у дебилов всегда одно и то же. Вы никогда не хотите ни о чем поговорить. Так дебилов и определяют. Они никогда ни о чем разум…
Тут он мне по-честному и прописал, и дальше я помню только, что, на фиг, снова на полу валяюсь. Не помню, вырубил он меня или нет, но скорее всего нет. Вырубить – это не баран чихнул, только в кино легко, на фиг. Но из носа у меня кровища по всей комнате хлестала. Когда я посмотрел наверх, Стрэдлейтер чуть не на голове у меня стоял. И под мышкой – этот его, на фиг, несессер.
– Ты чего, на хер, не затыкаешься, когда говорят? – спрашивает. Похоже, его будь здоров потряхивало. Наверно, обделался, что у меня в черепе трещина или как-то, когда я на пол грохнулся. Зря это я все-таки. – Сам напросился, язви тебя, – говорит. Ух как его трясло.
Я даже и вставать не стал. Полежал себе на полу, пообзывал его дебильной падлой. Я так разозлился, что чуть не ревел.
– Слышь. Сходи рожу себе умой, – говорит Стрэдлейтер. – Ты меня слышишь?
Я ему сказал, чтоб сам шел умывать свою дебильную рожу – детский сад, конечно, только я так рассвирепел, что не знаю. И еще сказал ему, чтобы по пути в тубзо зашел и оприходовал миссис Шмидт. Это жена коменданта. Ей лет шестьдесят пять.
Читать дальше