Галина Мамыко - Двойная жизнь профессора Ястребова

– Вы тоже считаете, что убитая вашим сыном девушка имела скверный характер? – обратились к отцу убийцы.

– Конечно, – сказал он.

Он думал, его хотят поймать на слове, или уличить во лжи. Он чувствовал себя так, будто находится в ловушке. Он понимал, что очень нервничает, и старался ничем не выдать своего состояния.

– Почему? – спросили его.

– Она изводила нашего сына, – ответила вместо него жена.

В ней возник протест. Она подумала о том, что шестьдесят три года назад родила мальчика, и этот мальчик ничуть не хуже всего остального человечества на этой земле. Он абсолютно такой же, как все, и какое право имеют эти сволочи смотреть на неё с презрением. Она была уверена в том, что они, сволочи, смотрят с презрением на неё и мужа.

Она с внутренней гордостью приподняла подбородок. Она чувствовала, как гнев подкатывает к горлу. Её тяготила необходимость говорить об убитой, потому что говорить хотелось только плохое, и как можно больше плохого. Она сдержалась и сказала лишь малую часть из клокотавшего в её сердце:

– Она действительно была чудовищем.

– Вам приходилось с ней встречаться, Анна Николаевна? – журналисты оживились.

– Нет.

«К счастью», – добавила про себя.

– Почему?

– Сын не приводил её к нам. Да мы и не просили. Зачем. Всё это так…

Она неопределённо махнула рукой. Этим жестом она как бы дала понять, у её сына было не одно увлечение в жизни. И со всеми его подружками не перезнакомишься.

Она крепилась, но опять не смогла перебороть внутренний напор злобы, и опять с её губ сорвалось шипящее из глубины сердца:

– Она устраивала ему сцены. Это были мерзкие скандалы. Она его ревновала.

«Змея подколодная», – эти слова ей удалось задушить. Её порадовало, что про «змею» никто не услышал. Всё же говорить подобное в такой момент неуместно. Она сожалела, что необходимо сдерживаться.

– К кому?

– К его второй жене. Ведь когда она влюбилась в Андрюшу, тот был женат. Она увела его из семьи, разлучила с детьми.

«Пусть знают, она не святая», – думала она со злорадством.

– «Мерзкие скандалы» – это вы говорите, вероятно, со слов сына. Что это были за скандалы? Она ругалась матом? Била посуду? Или дралась с ним, Анна Николаевна?

Анна Николаевна с удивлением оглядела журналистов. Вопросы показались ей странными. Говорить так о её сыне – это значит, не знать его. С ним никто и никогда не позволил бы себе говорить неуважительно. А не то, что матом. Да он сам скорее мог послать. Ха-ха. И он это делал. Нет, чёрт возьми, пусть я плохая мать, но что я могу поделать с тем, что люблю своего сына и принимаю его таким, какой он есть. Она вспомнила Андрюшу – его характерную вызывающую речь, резкие жесты, гневный пронизывающий взгляд. О, её сын кого угодно умел поставить на место. Никто из тех, кто знал его характер, не желал попасть ему под горячую руку. Да, она не особо удивилась, когда услышала, что он убил любовницу-аспирантку. Она предчувствовала – когда-нибудь что-то подобное произойдёт. Но эти предчувствия казались такими дикими, что самое лучшее, это было спрятать их в глубине души, и, конечно, не то что мужу, но и самой себе в том не признаваться.

Что поделать. Такова судьба.

Необыкновенную горячность сына она объясняла его врождённой гениальностью. Он слишком одарён, у него нрав великого полководца, говорила она себе. Люди незаурядные, яркие – они не вписываются в рамки обыденности, они попадают в истории или в историю. Конечно, она не хотела, чтобы эта история для её сына оказалась криминальной. Но такова жизнь. Что случилось, то случилось. А она слишком стара, чтобы пытаться что-то объяснить. Зачем. В этом мире нет ни одного безгрешного. И все эти люди, что сейчас бросают камни в её сына, разве они святые? Она убеждена, никто не имеет права обвинять Андрюшу. Она снова оглядела журналистов и усмехнулась. Моя усмешка – это вызывающе, подумала она. Ну и пусть. Быстрее уберутся.

– Говорят, первая жена погибла при невыясненных обстоятельствах?

– Чушь. Она умерла из-за тяжёлой болезни.

Она опустила глаза. Какой гнев кипит в ней. Как надоели ей эти люди.

Муж понял её. Он попытался что-то сказать, но горло перехватило. Он не стал говорить. Он тоже не хотел, чтобы видели его слабость. Он прикрыл глаза. Он знал, если увидят его глаза, то поймут, какая тоска в нём. А зачем людям показывать тоску. Зачем отдавать сердце стае волков. Он снова вспомнил, что его сын стал убийцей. Он не хотел думать об этом. Но это лежало на его сердце, и ему было непросто с этим справиться. Он искоса взглянул на жену. Она почувствовала его взгляд. Она всегда знала, когда он смотрит на неё. Она не ответила на его взгляд. Но ему было достаточно того понимания, что она почувствовала его взгляд. Он снова стал смотреть себе под ноги. Ему стало легче, когда она заговорила.