Саша Гитри - «Мемуары шулера» и другое

На другой день меня уволили из театра.

По пути домой я зашёл в москательную лавку и купил там бумаги для рисования и карандашей марки «конте».

Оказавшись у себя дома один на один с шестью листками ватманской бумаги и карандашами «конте», я стал ломать себе голову, какие рисунки, какие наброски сделать с их помощью.

Ренар, Kaпю, Доннэ, Тристан, отец — все они прошли через это испытание. И получились довольно похожи, один больше, другой меньше. Но больше всех был похож на себя мой отец. Само собой. И пока я пытался воспроизвести на бумаге черты его лица, его взгляд, мне вдруг пришла в голову мысль написать для него пьесу. Нет, это не был сюжет какой-то конкретной пьесы, а именно идея сочинить пьесу специально для него. Конечно, она казалась безумной, эта идея, ведь мы уже полгода как были в ссоре, но это была прекрасная мечта, которая обрела реальность позже, тринадцатью годами позже, в «Пастере».

Впрочем, и свои первые пять-шесть пьес, их я тоже задумал с мыслями о нём. Те, что удались, в огромной степени обязаны успехом ему — ведь это он вдохновил меня на них. Что же до двух других, которые так и остались в безвестности — кто знает, может, он спас бы их своей игрой!

Я сложил в восемь раз листок своей рисовальной бумаги и, перестав рисовать, сам не зная, к чему это приведёт, принялся на этой восьмушке описывать бурную сцену между сорокалетним мужчиной и его любовницей. Женщина была назойлива, мужчина на пределе терпения. В детстве мне случалось быть свидетелем подобных сцен, и я сохранил о них воспоминания, которые так никогда и не стёрлись из памяти. Обмен чудовищно жестокими репликами между двумя существами, которые всего десять минут, казалось, души не чаяли друг в друге — это всегда так и стояло у меня перед глазами! Впрочем, мне и поныне так и не удалось избавиться от этого наваждения.

Когда я писал, то не пытался подражать ни Порто-Ришу, ни Ренару. Нет, ни капельки. Я просто старался вспомнить обо всём, что слышал, силясь при этом как раз изгладить из памяти всё, что прочёл.

Хотя, по правде сказать, то и дело напоминал себе: «Надо всё-таки найти способ ублажить Ренара... не вызвав при этом неодобрения Порто-Риша!»

Я испытываю весьма мало гордости, вспоминая об этих подробностях, ибо всё, что говорил себе в тот день, не устаю повторять и поныне.

Два часа спустя был написан первый акт «Ноно».

Эдмон Се жил на вилле по соседству с моей. Мы даже проделали дыру в разделявшей наши участки живой изгороди из бересклета, дабы без лишних хлопот навещать друг друга. Переживая за меня по поводу случившегося накануне в «Казино», он на правах друга заглянул поинтересоваться, что я собираюсь делать дальше.

— Что собираюсь делать дальше?.. Пока не решил, но во всяком случае, вот что я только что сделал: написал один акт.

Он попросил меня прочесть. Хотя я бы всё равно прочитал, даже не попроси он меня об этом.

Вы уж простите, что позволяю себе во всеуслышание поделиться этими воспоминаниями, но никогда не забуду: этот акт ему очень понравился. И он даже сказал мне кое-что по-настоящему неожиданное. Об этой нашей импровизированной читке он потом часто вспоминал, причём в выражениях, которые меня бесконечно трогали. Его память освежала мою, так что разговор, который произошёл между нами в тот день, весьма жив в моих мыслях. Когда он посоветовал мне не останавливаться на полпути и немедленно идти дальше, я ответил, что и сам намерен написать что-нибудь ещё.

— Но прежде чем приступать к другим, надо бы сперва закончить эту.

Я даже рот раскрыл от удивления.

— Это ведь трёхактная пьеса, не так ли? — продолжил он.

— «Ноно»?

— Ну да.

— Само собой!

— Ну так вот я и говорю... прежде чем приступать к другим, надо дописать второй и третий акт этой пьесы.

— Естественно!

Я сказал «естественно» и «само собой», но по правде сказать, ясно мне это стало лишь минуту назад, ведь этот мой первый акт «Ноно» в голове моей был одним-единственным актом, одноактной пьеской, а вовсе не первым актом целой пьесы. Но я уже сказал «само собой» — и написал ещё два акта.

Так что в благодарность за поддержку в трудную минуту я должен Эдмону Се свечку — да ещё какую!

«Ноно» не была отклонена ни одним директором — потому что ни один из тех, к кому я обращался, даже взглянуть на неё не пожелал.

Три акта, это надо же подумать! Мог ли я в двадцать лет рассчитывать хотя бы на прочтение своей пьесы в театре «Водевиль» или, скажем, в «Жимназ»? Я уж было начал сомневаться, прав ли я был, внявши совету Се. Кто знает, а вдруг с «Ноно» мне лучше было ограничиться одним-единственным актом? Одноактная пьеска, она ещё как-то могла проскользнуть, ведь в те времена во всех известных театрах в начале спектакля обычно давали одноактные пьесы. Что же касается театров поскромней, то о них и мечтать-то было нельзя. Ни в «Капуцинах», ни в театре «Матюрен» трёхактных пьес вообще не ставили. А театра «Мишель» тогда ещё просто не существовало.