Бернар Клавель - Пора волков

Несмотря на влажный, насыщенный туманом воздух, крик ее разнесся до самых лесов и вернулся к Матье с четырех сторон розы ветров, словно сама земля посылала ему смерть.

Долго еще Матье не мог успокоиться. Тяжело дыша, не в силах унять дрожь в руках он неподвижно стоял и смотрел на серую завесу, за которой исчезла молодая женщина, потом медленно подошел к лошади и принялся поглаживать ее.

– Ведьма, – повторял он. – Ты видишь, старина, она же колдунья… А я-то чуть не задушил ее… Само собой, мне бы тогда прямая дорога в ад… Но уберегся я от этого… Я даже не мог бы закопать ее вместе с другими и сказать, что-де, мол, она сбежала… Не мог бы. Не гоже дьявольскому отродью лежать рядом с божьим человеком, вроде отца Буасси. Кощунство это.

Мало-помалу он успокаивался, заставляя себя думать об отце Буасси, который лежал там в повозке вместе с другими покойниками. При мысли о том, что он один будет опускать священника в землю, у Матье стало легче на душе. Хоть и трудно ему будет, а хорошо, что так вышло. Ибо Матье был уверен, что за все время тут, в бараках, никого священник не любил так, как его. А раньше? Смешно сказать, но он ведь ничего не знал о прошлом святого отца. Знал только, что пришел тот из Доля, где учительствовал. Пережил там осаду и чуму, – вот и все. Никогда священник не рассказывал ни о своей семье, ни о детстве.

Дождь понемногу редел, и день окрасился желтоватым светом, едва еще заметным, но указывавшим на то, что небо, где-то в невидимых высотах, должно быть, проясняется. Матье огляделся. Леса постепенно возникали из тумана. Пятна снега стали ярче, луга – точно высвобождались из серой пелены.

Матье тихонько взял лошадь под уздцы и, ласково с ней разговаривая, заставил ее тронуться и подойти так, чтобы повозка стала задом к тому краю ямы, где он не наваливал земли. После этого он подпер колеса камнями, приподнял не без опаски задний край парусины и закрепил его сбоку. Сладковатый запах смерти заставил его застыть. Запах был совсем иной, чем в первые дни, когда мухи тысячами вились в воздухе, а вороны нахально усаживались на самый край ямы. Сегодня не было ни мух, ни птиц. Матье только сейчас заметил это. И подумал, что холода, как и должно быть, убили мух, а вот что птиц нет – нехорошо это. Все молчало – и небо, и земля, будто угрожая ему таинственными опасностями. Слышались только удары копыт по рыхлой земле да легкое позвякиванье мундштука о зубы лошади. И звуки эти еще больше подчеркивали молчание окружающего мира.

Матье снял шляпу, положил ее на сидение повозки, вернулся и потащил первый труп. Это была женщина. Он определил это по волосам, длинная прядь которых выскользнула в дыру плохо зашитого савана. Он обхватил труп руками и положил у края ямы. Потом вытащил двух детей, совсем легоньких, и еще одного – побольше. Саваны были в чем-то липком, промочившем их насквозь. Запах стал сильнее, и Матье отошел на несколько шагов, чтобы, отвернувшись к лесу, разок-другой глотнуть воздуха.

Иезуита он вытащил шестым. Матье легко узнал его по кресту из черной материи, нашитому на саван. Он был тяжелым. Матье вытянул сначала ноги и нижнюю часть тела, затем подсунул левую руку под бедра, а правую – под плечи. Застылая неподвижность тела облегчала задачу. Трупы напоминали Матье бревна, которые ему так часто приходилось ворочать. Отца Буасси он положил немного в сторонку. Ему пришла мысль подпороть простыню и взглянуть еще раз на лицо священника, но он тут же отказался от этого, вспомнив, что нечем будет ее зашить.

– Я положу вас сверху, святой отец, – сказал он. – И посередке.

Трупов было одиннадцать. Значит, ночью умерло еще шестеро. Должно быть, их перенесли на повозку прямо из бараков – прежде, чем взять умерших из отведенного для них закутка, – так как лежали они в самом низу. Тела еще не успели окоченеть, и Матье труднее было их спускать. Он обливался потом. И делал свое дело, стиснув зубы, стараясь удержать перед глазами взгляд священника, снова и снова повторяя про себя слова, которые тот говорил о смерти и о мире ином, куда она открывает двери.

Сложив все трупы у края ямы, Матье соскользнул вниз. На дне уже скопилась вода.

– Бедняги, – пробормотал он. – Вымокнете все.

Он спустил трупы, один за другим, и положил их в ряд, оставив себе проход, чтобы не наступить на них. Детей он поместил сверху, рядом с двумя женщинами, подумав, что, возможно, это их матери. И тут же вспомнил Мари и ее детей. Наконец посередине он положил священника. Запах в яме стал нестерпимым, и могильщик с трудом переводил дух. Как только эта часть работы была закончена, он вылез наверх, отвел подальше повозку, обтер руки о мокрую траву и, вернувшись, опустился на колени у края ямы. Он не знал заупокойной молитвы, которую священник читал всегда по-латыни, поэтому сказал, как умел, иногда запинаясь и подыскивая слова: