Бернар Клавель - Пора волков

Голос его был едва слышен, и Матье пришлось наклониться, чтобы разобрать слова.

– Меня смерть призывает сегодня. Но я буду жить в тебе и во всех тех, кто меня любил… И ты тоже будешь жить в тех, кому ты поможешь выжить или умереть… Я не хочу, чтобы ты оплакивал меня… Хорошо?

Матье с трудом сдерживал волнение. Однако он нашел в себе силы улыбнуться и сказал:

– Обещаю вам, отец мой.

– Спасибо, мой мальчик… Думай всегда о прощении… Не плачь обо мне… Просто иногда, когда будешь молиться… Ты же знаешь, что это для меня только начало.

По телу его пробежала дрожь, и он икнул… Лицо исказилось, изо рта хлынула пена. Теряя от страху голову, хотя ему приходилось видеть такое уже много раз, Матье бросился вон из барака.

– Цирюльник! – кричал он. – Цирюльник, скорей сюда!

Крик его разнесся далеко в ночи и словно вдохнул новые силы в грудь стонущих.

– Иду! – отозвался цирюльник.

Матье вернулся к священнику, по мертвенно-бледному лицу которого струился пот. Глаза больного приоткрылись. Они были по-прежнему прозрачны, но с губ, хотя они и шевелились, не слетало ни звука. Матье вытер ему лоб и рот. Но на губах тут же снова появилась пена.

– Отец мой, – сказал Матье, – вы должны меня выслушать.

Священник опустил веки и кивнул, Матье показалось, что он пытается улыбнуться. Быть может, он хотел сказать, что в этом нет необходимости?

Вошел цирюльник и сразу склонился над отцом Буасси. С минуту он смотрел на него, потом после двух новых приступов рвоты взглянул на Матье и прошептал:

– Это конец… Знаешь, долго он уже не протянет… А какой был крепкий… Но часто самые сильные первыми и уходят.

Священник, видимо, пытался сдержать стоны, рвавшиеся из груди и клокотавшие где-то в горле. Снова его стала мучить икота; он громко застонал, и этот стон подхватили другие больные. Потом его словно бы отпустило, и дыхание стало почти ровным. Колени разогнулись, голова повернулась вправо. Цирюльник то и дело вытирал ему губы, на которых при каждом выдохе появлялись пузыри. Глаза еще несколько раз открылись, но взгляд, казалось, блуждал где-то в бескрайней пустоте, погруженной в вечную тьму.

Вошли обе женщины.

– Как подумаю, что некому даже причастить его перед концом, – сказала Эрсилия.

– Да, жаль, – отозвался цирюльник, – но он – святой человек. И я уверен, что он попадет прямо в рай. – Помолчал и добавил: – Но мы все же можем помолиться за него.

Хором они прочли «Отче наш». И собирались начать другую молитву, когда тело священника внезапно выгнулось дугой. Досок касались лишь затылок и пятки. Долгий хрип раздвинул губы, потом тело разом обмякло и тяжело упало.

Цирюльник перекрестился и закрыл веки священнику, но глаза снова раскрылись в предсмертном спазме.

С минуту царила тишина, потом снова зазвучали молитвы – приглушенно, обрывисто, сквозь рыдания.

Молитву прервал звук распахиваемой двери – вошел стражник. Он, пошатываясь, сделал два шага, посмотрел на распростертое тело и сказал:

– Преставился! Я знал, что мне не придется ему платить… Ей-богу…

Он расхохотался, и Матье, чувствуя, как в нем закипает гнев, шагнул было в его сторону. Но цирюльник, схватив возницу за руку, сказал:

– Нет, Гийон. Нет. Не делай этого… Ему бы это, сам знаешь, не понравилось.

И Матье снова стал молиться, а стражник, оставив дверь нараспашку и горланя пьяную песню, вышел.

Женщины принялись обмывать и обряжать покойного. Когда тело завернули в саван, Матье и цирюльник отнесли его в закуток, сооруженный по настоянию священника из кольев и веток, чтобы уберечь трупы от лис и волков. Пять покойников уже лежали там.

– Целых пять за один сегодняшний день? – осведомился Матье.

– Нет. – ответил мэтр Гривель, – это за два дня. С тех пор, как слег святой отец, хоронить стало некому. После твоего ухода стражник вырыл две ямы вместе со святым отцом. На том и кончилось.

Матье хотелось бы, чтобы тело отца Буасси отнесли в сторожевой барак и чтобы все они могли посидеть возле него эту ночь. Много раз он собирался сказать об этом, но в ушах его тотчас раздавался голос священника:

«В смерти все равны. Зачем устраивать пышные похороны? Важно не то, что делают с телом, а то, куда устремляется душа…»

Священнику бы не понравилось, если бы он провел последнюю ночь в доме, тогда как другие покойники лежат прямо на снегу.

И живые направились в сторожку, где храпел оглушенный водкой стражник.

– Стоило святому отцу свалиться, как этот негодяй снова принялся за свое, – заметил цирюльник. – Хорошо еще, что с наступлением холодов не приходится больше ездить за больными.