Бернар Клавель - Пора волков

И он умолк, давая звучать ночи, в которой и завывания ветра, и хлопанье парусины заглушались доносившимися из бараков стонами. Звук, что долетал оттуда, где мигали редкие глазки света, был подобен дыханию ветра, – того ветра смерти, какой Матье слышал в Салене, когда по улицам проезжали повозки с прикрепленным к верхней перекладине колоколом, – на них сваливали чумных вместе с мертвецами.

Колокол все слышали, но повозки никто не видел, ибо каждый хоронился в своем доме из страха заразиться или быть причисленным к заразным, – тогда его могли силой увезти в бараки.

Священник выпустил руку Матье, снял шляпу, сунул ее под мышку, перекрестился, сложил ладони вместе и сказал:

– Сейчас вы помолитесь вместе со мной, Гийон.

И возница, в свою очередь, обнажил голову, перекрестился и стал повторять следом за священником слова, которые тот произносил своим обычным, ровным голосом.

– Господи, благослови этих несчастных и даруй им исцеление. Господи, благослови также тех, кого ты не исцелишь, и отвори им двери в царствие небесное. Господи, дай мне силы любить их, как ты их любишь, ибо они суть творения твои. Господи, благослови раба твоего Матье Гийона, который научится их любить и служить им.

Иезуит прибавил еще несколько слов по-латыни, которых возница не понял, потом, еще раз перекрестившись, сказал:

– Идемте!.. Через эту обитель страданий проходит путь, что приведет нас в царствие небесное.

Он двинулся вперед, и возница, мучась страхом, но не смея поступить иначе, дернул поводья и щелкнул кнутом. Ветер, кружившийся вокруг Матье, показался ему еще холоднее, потому что лицо и спина у него взмокли от пота.

Когда они подошли к первым строениям, в одном из бараков отворилась дверь, и оттуда вышли двое мужчин; один из них держал в руке фонарь. Это был стражник. Того, кто шел за ним, освещал свет, падавший из дома, – по красному колпаку в нем нетрудно было узнать цирюльника.

– Новый могильщик приехал? – сипло осведомился стражник.

– Да, – ответил священник. – И исповедник тоже.

Стражник подошел, ворча:

– Без исповедника и обойтись можно. А вот у могильщика, черт его дери, работенки хватит!

Он хохотнул, закашлялся и смачно сплюнул.

– Вход здесь, – сказал цирюльник. – Входите, отец мой.

Священник подошел к ним, а Матье остался возле кобылы.

– А этот? – заорал стражник. – Он не идет, что ли?

– Мне б узнать, куда поставить лошадь.

– Сейчас тебе покажут загон, – ответил цирюльник. – Проводите же его.

Снова раздался хриплый смех, и стражник заявил:

– А это не моя забота. Загон ему пусть показывает который больных возит, да только он сейчас в стельку. И не родился еще тот, кто сумеет его разбудить.

Цирюльник пропустил иезуита в дом, предупредив, что сейчас вернется, оттолкнул стражника и, вырвав у него фонарь, обозвал свиньей и пьяницей. Тот снова захлебнулся смехом вперемежку с ругательствами, а цирюльник тем временем подошел к Матье.

– Идем, – сказал он. – Тут совсем близко. Я покажу тебе. От этого пьянчуги толку не дождешься. У нас тут был стражником чудесный парень, но он умер. И с тех пор, как этот остался один, у нас почитай что пет стражи. Только и знает, что сквернословить да пить. Всего спокойнее, когда он пьян в доску. А то так и жди – кого-нибудь пристрелит. Всюду ему чудятся беглецы. Точно у несчастных, которые попали сюда, есть на это силы!

Матье распряг кобылу, и они обогнули первый барак; позади него находился небольшой загон, где они увидели еще одну лошадь; она подбежала к ним и остановилась в нескольких шагах от фонаря, глаз ее светился под фонарем, как тлеющий уголек.

– Мне б обтереть ее чуток, кобылу-то.

– Давай, – откликнулся цирюльник, – я оставлю тебе свет. Сухую солому найдешь вон там, под чурками, слева от входа.

Он ушел, и Матье остался один в темноте, откуда тусклый свет фонаря с каждым шагом выхватывал все новые предметы незнакомого ему, враждебного мира.

В ушах Матье по-прежнему звучали стоны и вопли больных, к ним примешивались раскаты смеха и хриплый голос стражника. Возница прошел вдоль деревянной ограды и обнаружил несколько вязанок соломы – ему пришлось перекидать несколько штук, прежде чем он отыскал хоть одну сухую.

– Господи боже мой, солома валяется прямо на улице, скотине укрыться негде, – нечего сказать, хорошо здесь дело поставлено.

Пока Матье растирал кобылу, он не думал о больных. Подошла вторая лошадь и несколько раз ткнулась в ладони Матье, пытаясь вырвать несколько соломинок. Матье постоял с ними, приласкал животных, поговорил. Здесь он был среди друзей. Интересно, где его поместят, – подумал он и решил, что если б тут была конюшня, он стал бы спать со скотиной. Как всегда, лучше всего он чувствовал себя с лошадьми. В лошадях была вся его жизнь, и он по-настоящему страдал в тот день, когда хозяин сказал, что солдаты угнали шесть великолепных лошадей, которых он всегда водил. На солеварне он тоже куда больше тосковал по лошадям, чем страдал от жары.