Кнут Гамсун - А жизнь продолжается

Вдова Сольмунна была не робкого десятка, взяла да и сама сходила к аптекарю. Она хотела выяснить, вправду ли Гина из Рутена огребла столько деньжищ за то, что спела два несчастных псалма, или же здесь что-то кроется.

— Что же тут может крыться?

Именно это она и хотела выяснить.

— Ничего тут не кроется.

— Люди разное поговаривают, — сказала вдова. У нее в околотке про Гину с аптекарем гуляют слухи.

— Ты с ума сошла! — сказал аптекарь. — Иди отсюда, и чтоб я тебя больше не видел!

— Говорят, она бесперечь сюда шастает.

— Нет, кто сюда бесперечь шастает, так это ты. Но только с меня уже хватит!

— А уж коли мы о том заговорили, — не унималась вдова, — я хоть убей не пойму, чего вы нашли в этой Гине и чем это она вам так угодила. Да еще при живом-то муже. Другое дело я и все девицы, которые незамужние.

По правде говоря, аптекарь Хольм был глубоко раздосадован, но мог ли он сейчас поднять вдову на смех и нанести ей душевную рану? Как же ему быть?

— Послушай, — сказал он ей, — мне что, попросить лаборанта, чтобы он вынес тебя на улицу?

— Это без надобности, — ответила она с раздражением. — Я говорю только, что вы отдали мои деньги, вот я и спрашиваю, на каком таком основании. Потому как дома у меня малые дети, голодные и холодные.

Нет, вдова Сольмунна была отнюдь не робкого десятка. Даже после того, как призванный на помощь лаборант дал понять, что всерьез намеревается ее выставить, вдова хотя и стала медленно пятиться, однако все еще бурно заявляла свои претензии. А в дверях уцепилась за косяк — и ни с места.

— Черт в тебя, что ли, вселился? — сказал лаборант. — И долго ты собираешься здесь стоять?

Но при том, что она была несносной и неотесанной, вдова Сольмунна обладала одним достоинством: прежде чем сшить себе хоть единую сорочку, она одела с головы до пят своих ребятишек. Она готова была пожертвовать для них всем, что у нее имелось, готова была отдать им последние жалкие крохи! Всякая мать печется о своих детях, но у нее это перешло в хроническое состояние, сделалось постоянным занятием, превратилось в свирепую жадность, доходившую до алчности, — и все ради детей. Ее нападки на Гину, ее ревность не имели ничего общего с легкомыслием, они были вызваны исключительно горечью, потому что ее малых детей обделили таким богатством. Чего бы она только не накупила для них на эти пятьдесят крон!

Но аптекарь с ней нахлебался досыта, ибо вдова Сольмунна не оставляла его в покое. Под конец она предложила ему мировую, потребовав взамен половину из этих пятидесяти крон, а иначе она возьмет и пойдет к судье. Аптекарь рвал на себе волосы, ему бы ни за что не пережить свалившуюся на него напасть, не будь на его стороне все справедливые люди. В эти тяжелые дни его поддерживал преданный Вендт, а старая хозяйка пришла в своем новом платье, она хотела отвлечь его и шутила по поводу настырной вдовы.

— Мне от нее никогда не избавиться! — проговорил он.

Старая хозяйка не могла удержаться от смеха:

— Какое уныние!

— Уныние? Я готов кричать на крик.

— Ха-ха-ха!

Они заглянули к Вендту в гостиницу, после чего привычно направились новой дорогой в гору. Дорога была проложена уже к самому охотничьему домику и убита щебенкой, рабочие занимались тем, что кое-где ее подравнивали, безо всякого надзора и руководства.

Всей рабочей силы было четверо человек, остальные получили расчет и подались обратно на юг. Беньямин с соседским пареньком тоже получили расчет. Но работы не хватало даже на четверых, они поджидали со дня на день своего десятника, а он все не появлялся. Нет, он лежал в постели, и доктор не велел ему вставать еще целую неделю. Когда же он все-таки надумал подняться, Блонда со Стиной взяли и спрятали его одежду. Ну что за наказание иметь крестных сестер!

Он отдавал распоряжения лежа. Каждый вечер рабочие приходили к нему и получали задание на завтрашний день, так оно с грехом пополам и шло. Только теперь они всё уже переделали, осталось только установить в двух местах железную ограду по краю пропасти и залить основание цементом, но, поскольку это была, что называется, точная работа, они не решались приступать к ней без своего десятника.

Теперь они свободно могли бить баклуши, но, как видно, им это было не по нутру, они привыкли вкалывать и лучше всего себя чувствовали, на совесть отработав день. Завидя аптекаря Хольма с его дамой, они принялись ему жаловаться и просить, чтобы он побыстрее поставил их десятника на ноги. Они считали аптекаря своим человеком, потому и обратились к нему за помощью: аптекарь был мировой парень, время от времени он более или менее законно снабжал их выпивкой, а кроме того, они в полном составе побывали на его представлении и до упаду смеялись над заключительным номером. Черт возьми, да за такое развлечение не жалко никаких денег!