Кнут Гамсун - А жизнь продолжается

— Раз ты хочешь, чтоб артельщики вышли в море, — сказала мать, — кто у тебя будет за старших?

Удовлетворяя свою страсть к писанине, Гордон Тидеманн составил список всех артельщиков, работавших на его отца. Он начал было его зачитывать. Мать рассмеялась.

— И все-то ты записываешь, — сказала она. — Твой отец, тот все держал в голове. Как, у тебя значится Николаи? Так он же недавно умер.

— Да? Тогда мы его вычеркнем и впишем вместо него Подручного.

— Подручный уже старый. Нет, в артели тебе нужна молодежь.

— Он хотя и старый, зато выносливый. И я на него во всем могу положиться.

— А как же усадьба, нам без него тоже не обойтись.

— Ну, так и быть, — согласился сын.

Старая хозяйка успела уже убедиться, что Подручный — человек смекалистый и находчивый, она с ним не раз разговаривала и слышала его рассуждения. Он был не то старый моряк, не то просто бродяга, пришел в усадьбу и попросился в работники. Он был худощавый и расторопный, немало поскитался по свету, так что порассказать ему было что. На вопрос, откуда он родом, он отвечал: «Отовсюду! Из мира». Но а в последний раз где он был? «В Латвии».

Хозяину он понравился сразу же. Войдя в контору, незнакомец снял шапку, положил ее на пол у двери и вытянулся в струну. Такая собранность и подтянутость подкупили Гордона Тидеманна. Он умел обходиться с людьми, ему была не чужда отзывчивость, однажды он пристроил у себя парнишку из Финмарка потому только, что тот играл на скрипке. Сперва взял его к себе на склад, а потом и в лавку.

Но теперь перед ним стоял человек, наделенный совершенно иными достоинствами. Как же его зовут? Незнакомец сказал свое имя, однако прибавил, что за долгую жизнь как его только ни называли, от Кэпа до убийцы, так что имя не имеет никакого значения. Ну а что он умеет? Что ж, если его определят в подручные, то он будет делать все, что потребуется, и даже чуток поболее.

— Можешь оставаться, — сказал с улыбкой хозяин.

Он не пожалел, что нанял его. Старик приносил несомненную пользу. Когда в усадьбе вспыхнул пожар — горело в дымоходе, — он схватил кадушку с солью и мигом его затушил: огонь утих, словно по волшебству! Он проверил ручную мясорубку, машину для отжима белья и каток для глаженья, поколдовал над ними, и они стали как новые. По собственному почину он принялся драить и смолить баркасы и снасти, он снес убогий и темный свинарник и выстроил новый, с цементным полом, светлое и славное помещение. «Эй, Подручный, помоги же нам!» — кричали ему, бывало, когда заест оконную раму.

Как видно, он был религиозен, потому что иной раз крестился, да и вообще вел тихую жизнь. Чтобы он шел и горланил, или орал песни, или же палил из своего револьвера — такого за ним не водилось.

У хозяев Сегельфосской усадьбы пошли дети, за три года родилось двое, и это было только начало. У фру Юлии, домовитой и плодовитой, высокой, гибкой, как змейка, вдруг разом, что называется, скоропостижно, округлялся живот. Молодость безрассудна, они не могли любиться и ласкать друг друга без того, чтобы не зачать ребенка. Старая хозяйка качала на руках внуков, и не похоже было, что на ее долю перепадет что-то еще и она тряхнет стариной.

В округе тоже рождались дети, в домишках и мелких усадьбах люди женились рано и сразу впадали в бедность, а чего было и ожидать. Они ничего и не ожидали. Взять, к примеру, Йорна Матильдесена, это он так прозывался по матери, потому как рос без отца. Он взял за себя девушку Вальборг из Эйры. За душой у них не то что клочка земли, медного гроша не было, так, кой-какая одежка, да и та с чужого плеча. Однако ж поженились и жили себе в лопарской землянке. «И как тебя угораздило выйти за этакого голодранца?» — спрашивали Вальборг добрые люди. А она им: «Что ж мне, и дальше было ложиться под кого ни попадя?» — «Ты ж пригожая девушка, — говорили ей, — и тебе всего девятнадцать». — «Эва! — отвечала она. — Меня зачали укладывать, уже когда я конфирмовалась»… Йорн с Вальборг побирушничали и, похоже, даже поворовывали, во всяком случае, когда они наведывались в город и ходили по лавкам, за ними нужен был глаз да глаз. «Ну и что же ты сегодня собираешься покупать?» — насмешливо говорили лавочники. «А разве входить сюда запрещается?» — отвечал Йорн. Если его оставляли в покое, он, бывало, возьмет и спросит, почем четверть кило американского окорока или в какую цену красная с зеленым материя на платье, уж очень она ему приглянулась. И на кой ему знать, почем да в какую цену, ворчали лавочники, он же все равно ничего не купит. «А разве спрашивать запрещается?» — отвечал им Йорн.