Кнут Гамсун - А жизнь продолжается

И страстный любитель музыки, Карел, рожденный из ничего и выросший в бедности, неизменный запевала на деревенских вечеринках, бросил работу и поспешил домой. Нет, по нему не скажешь, что он крестился заново и остепенился.

Взойдя в горницу, он поздоровался.

— И не стыдно тебе босому выходить к людям! — сказала ему жена.

— Стыдно, — с полным безразличием ответил Карел. Он устроился возле гитары, не обращая внимания на остальных; аптекарь заиграл, Карел глядел на него — и не мог оторваться.

— Спой теперь, Гина! — попросил кто-то.

И Гина вновь и вновь подымала потолок горницы своим дивным голосом. Карел стоял подавшись вперед и, широко улыбаясь, следил за пальцами гитариста. Когда тот предложил ему попробовать самому, он тут же взял у него из рук гитару и начал перебирать струны, довольный, он пощипывал струны, он был до того музыкален, что, несмотря на кучу ошибок, ухитрился взять аккорды, которым быстро так не научишься.

Аптекарь не стал забирать у него гитару.

На обратном пути они повстречали Августа. Он шел из кузницы, после очередной перепалки с кузнецом, который не умел выковать простейших вещей. Костыли для запасных шин в гараже оказались до того перекалены, что ломались под тяжестью.

— Он их пережег, — фыркнул Август.

— Ну как, вы навестили фру Лунд? — спросил мимоходом аптекарь.

Август коротко кивнул.

— А к судье в контору сходили?

Август не ответил, только хмуро на него глянул.

— Я хотел сказать, за вашими деньгами. За миллионом. Тогда имеет смысл вас ограбить.

Август покачал головой…

Нет, где уж там миллион, никаких денег для него у судьи не было. Важное уведомление оказалось письмом от Поулине из Поллена, которая не собиралась отдавать некую сберегательную книжку, так Августу и скажите! Во-первых, какое он имеет отношение к этим деньгам, раз он передал ей, Поулине, права на все, что оставил в Поллене, включая возможный выигрыш в лотерею. Документ подписан двумя свидетелями. Во-вторых, Август мог бы и сам приехать за деньгами в Поллен, ведь где гарантия, что он — тот самый, за кого себя выдает?

Чертова Поулине, она все такая же, толковая, острая на язык и честная до невозможности. Он будто видел ее перед собой, уже постаревшую, на шее белоснежный воротничок, кольцо с жемчугом.

Судье очень хотелось помочь Августу, а как же иначе, он был доброжелательный и отзывчивый человек (кстати, несколько лет спустя он погиб на Сенье от шальной пули).

— Стало быть, с деньгами в Поллене вышло недоразумение? Они завещаны другому лицу?

— Да, — ответил Август. Только это ничего не значит, он знает Поулине, ей от него не нужно ни одного эре, это она просто так говорит.

Тогда Август сам отправится за деньгами?

Нет. Помимо всего прочего, он не может бросить начатые работы у консула, в особенности прокладку дороги. Под ним же столько народу.

Но он мог бы удостоверить свою личность при помощи документов, чтобы эта дама, Поулине, успокоилась на его счет, так ведь?

— Час от часу не легче.

Что, у него никаких документов?

— Никаких.

Ну а доктор Лунд с женой? Они же знали Августа в его бытность в Поллене.

Еще бы им его не знать! Он выпил у них в доме не один стакан грогу. Они то и дело зовут Августа в гости, скоротать с ними вечерок. Он хоть сейчас может к ним пойти и заручиться свидетельством, что он тот самый человек и есть, только доктор в отъезде, уехал в Тронхейм, и неизвестно, когда вернется.

Августу адски не повезло. Он опять вынужден ждать, ждать и ждать…

Нет, Сегельфосс отнюдь не процветал. Должна же быть этому какая-то причина. Может, город неудачно расположен, может, усадеб вокруг него — считанное число, земля у крестьян тощая, и они плохо ее обрабатывают. Скорее всего так оно и было. Казалось, здесь ни одно творение Божие не благоденствует, не наливается и не тучнеет, здесь нельзя было найти ни одного человека, у которого глаза бы заплыли жиром, ни одного животного, которое бы с перекорму стало уродом. Нет. Скотина день-деньской бродила по пустоши полуголодная, трава по берегам ручьев была подъедена овцами, все кочки обглоданы дочиста, в удел коровам осталось щипать вереск и объедать на деревьях листву, почему они и перестали доиться. Прямо беда! А всего в полумиле, ну в миле от Южного селения раскинулось зеленое горное пастбище, истинный овечий рай. По преданию, Виллац Хольмсен перегонял туда на лето своих овец.

А прибрежное рыболовство, что оно давало? Люди, жившие у самого моря, нет-нет да и приносили домой связку пикши и сайды, этого хватало на одну варку, и только, разве это улов! Иной раз сегельфосские рыбаки собирались с духом и гребли два с половиной километра до бухты, что против Северного селения, там они били острогой камбалу, державшуюся на светлом песчаном дне. Да. Но на это уходила вся белая ночь, а около двух часов им требовалось перекусить и глотнуть кофе, так что и ловля камбалы себя не оправдывала! А потом, нужно же им было отоспаться на следующий день?