Кнут Гамсун - А жизнь продолжается

— Клади кольцо сверху! — скомандовал он.

Лавочник с трудом стянул кольцо с пальца и положил на Библию.

Август выиграл. Теперь они были квиты. Он выиграл и следующую партию. Лавочник затрясся, но, выиграв еще одну партию, чуточку приободрился. Они опять были квиты.

Август роздал в последний раз.

— Новая сдача! — потребовал лавочник.

Август отказался.

Тогда лавочник взял и уронил одну карту на пол и начал считать оставшиеся.

— У меня всего четыре, — заявил он. — Сдавай по новой!

— Почему? — спросил Август. — Пятая карта у тебя валяется на полу.

— Да, но ты ее видел. Сдавай по новой!

Август сдал по новой и добродушно сказал:

— Давай играй, жулик!

Он проиграл. Конечно же он проиграл, такие у него были никудышные карты. Ну и ладно, таскать из страны в страну старую Библию не очень-то и сподручно. Лавочник тяжело дышал, приходя в себя от пережитого страха и неожиданного везения. Он снова надел на палец обручальное кольцо, взял под мышку Библию и ушел…

Карточный вечер все-таки состоялся.

Август еще не ложился, когда к нему пожаловала старая хозяйка. С разрумянившимся лицом, моложавая и пригожая.

— Подручный, — сказала она, — я видела тебя вечером на пристани. Кто-то бросался камнями в шхуну.

— Вот как… — осторожно ответил Август.

— Да. Я скорее туда, поднялась на борт и стала осматриваться, а они все бросались, и оставаться там было нельзя. Ты бы не вставил завтра утром новые стекла в иллюминатор?

— Будет сделано!

— Рано утром, до того как пойдешь на дорожные работы?

— Ладно.

— Спасибо тебе, Подручный! Ты меня уважил, — сказала старая хозяйка и удалилась.

Был уже час ночи.

Появился цыган. Он был здорово набравшись, однако удерживал равновесие. По его словам, все воскресенье он провел в горах в поисках дягиля.

К шести утра Август был уже на ногах. Он понимал, что старой хозяйке важно было починить иллюминатор до появления Гордона Тидеманна.

Стекло и шпаклевку он мог раздобыть только после восьми, когда придут приказчики и откроют лавку, но он мог подгрести к шхуне, посмотреть что и как, соскоблить старую замазку и все подготовить.

На пристани он сталкивается с Адольфом, одним из его дорожных рабочих. Август немало удивлен, но Адольф желает ему доброго утра и смотрит своему десятнику прямо в глаза, ему скрывать нечего.

— Как, это ты, Адольф?

— Да, я как раз собирался идти назад.

— Что ты тут делаешь?

— Да ничего. Взял и пришел.

— Почему ты не спишь?

— Я проспал весь вчерашний день. Мы все вчера спали.

— Как я понимаю, ты поссорился со своим соседом по койке, — сказал ему Август.

— Нет. А вообще да, потому как у него поганый язык.

— Ну и чего тут переживать? Ты же знаешь, что из себя представляет Франсис.

— Да.

— Кстати, хорошо, что я тебя встретил. Пусть твоя бригада переделает выемку. Некоторые плиты лежат неровно, поправьте их. Я приду попозже, у меня тут кое-какие дела.

Адольф на это кивает и говорит:

— Да я не переживаю. Только он с утра и до ночи. Прямо уши вянут.

— Да брось ты! Ну что он такого говорит?

Адольф уклоняется от прямого ответа.

— Она перевязала мне палец, когда я поранился, с тех пор все и началось, — объясняет он.

Август об этом наслышан: когда Адольф ободрал себе палец, Марна, сестра хозяина, была рядом, она оторвала полоску от своего носового платка и сделала ему перевязку. Только и всего. Быть может, фрекен Марна и не стала бы стараться ради первого встречного, но Адольф был молод и хорош собой, видимо, он ей нравился. Что ж тут дурного? Однако раздули это незнамо как, а Адольф все принимал близко к сердцу, стало быть, товарищи своим зубоскальством выжили его из койки и из дому.

— Ты бы не потолковал с ним? — попросил Адольф.

— Что за глупости! Ну чем он тебе досаждает, что он такого говорит?

— Он несет похабщину.

— Иди-ка домой и приляг еще на часок, — сказал Август.

Он подгреб к шхуне, поднялся на борт, соскреб старую замазку в разбитом иллюминаторе, прошелся чуток метлой, слегка прибрался, свернул валявшийся трос и повесил его на место, старому юнге не привыкать. В этот утренний час ему, вероятно, кое-что вспомнилось, под ногами у него снова скрипела палуба, он был как у себя дома; он оглядел снасти, по старой привычке глянул на небо и определился с погодой. Он расхаживал по палубе, и пустое судно отзывалось на топот милым его сердцу эхом. Доброму шкиперу Ульсену следовало бы отдраить шхуну после всей этой сельдяной эпопеи, именно что отдраить, потому что вымыли ее спустя рукава. Но шкипер Ульсен и носа сюда не казал, он обитал далеко на суше, с головою окунувшись в свое маленькое хозяйство.