Кнут Гамсун - А жизнь продолжается

Сумму она не назвала, а спрашивать было неловко, поэтому он взял и сказал:

— Не пойму, что это ты такое говоришь, Поулине. Никаких моих сбережений у тебя быть не может, ты же знаешь, когда я уезжал из Поллена, я все оставил тебе.

Поулине кивнула:

— Что верно, то верно. Я так судье и ответила, дескать, знаю одно, деньги принадлежат мне, и у меня есть подписи двух свидетелей. Я посчитала, что барин маленько о себе возомнил, когда написал и потребовал прислать деньги, вместо того чтоб приехать и забрать самому.

— И правда, я о себе возомнил.

— Ведь откуда мне было знать, что ты тот, за кого себя выдаешь?

— Да, — согласился Август и покачал головой.

— Ладно, — сказала Поулине, желая покончить с объяснениями, — ты не появлялся, вот мне и пришлось сюда выбраться.

— Я все ждал, когда смогу освободить время, сейчас-то я бы уж точно приехал, если б…

— Глупости! У тебя было время с самой весны. Но хватит об этом, деньги ты получишь!

Она свернула бумаги и положила обратно в карман. Август попробовал отбрыкнуться в последний раз:

— Поулине, это же твои деньги.

Она громко хмыкнула:

— На что они мне? Они мне не нужны, ты не думай. И брату Иоакиму от меня ничего не нужно, он человек одинокий, и у него свое хозяйство.

В дверь постучали, это оказалась служанка с кухни, она внесла поднос с кофе и печеньем.

— Ну надо же! — вырвалось у Поулине.

— Подручный, хозяйка услыхала, что у тебя гости, — сказала служанка.

— Да, и еще какие!

Поулине:

— Ну, это громко сказано. Просто мы знаем друг друга сызмальства, Бог знает сколько лет.

— Пожалуйста, утешайтесь! — сказала служанка и вышла.

Поулине невероятно оживилась:

— Вот это я понимаю, здесь живут люди с достатком! А печенья сколько — целое блюдище!

Она налила им обоим, тут же отпила глоток, причмокнула губами и улыбнулась:

— А кофе-то какой! Дай-ка я сброшу на минутку накидку и присяду рядом с тобой. Как она тебя назвала — Подручный?

— Да. Это потому, что я правая рука у консула в доме и во всех областях его деятельности.

— Вот это кофе так кофе! — сказала она, прихлебывая. — Хорошо тебе здесь живется?

— И не спрашивай! Хозяйка мне как сестра.

— Ну что же, привет тебе из Поллена, — сказала она. — Дома, что вы отгрохали с братом Эдевартом на спуске к лодочным сараям, все еще стоят, украшают улицу.

— А фабрика? — спросил он едва слышно.

— Фабрика твоя тоже стоит. Я пробовала ее продать, но не получается.

— Она не моя, — сказал Август.

— Вон как. Только за все акции я расплатилась из твоих денег. А еще оплатила из твоих денег все счета за стальные балки, цемент и кровельное железо. Вроде бы это все. До чего же вкусное печенье! А наложили-то сколько, ешь — не хочу!

— Да на здоровье!

— А фабрика стоит себе, куда она денется, можешь приехать и запустить ее хоть сейчас. Только что ты будешь производить? Чего ты только не затевал в Поллене, что-то было хорошо, что-то плохо, но а чем же все это кончилось? У тебя вечно то густо, то пусто, а разве ж фабрики так работают? Нет, сестра Осия поумнее всех нас, до сих пор сама и прядет, и ткет, и шьет, и не покупает у меня в лавке даже исподнего. Ты подбил Каролуса продать пахотную землю под застройку, и он чуть не помер с голоду. Ты хотел, чтоб Ездра насажал у себя рождественских елок. Ха-ха-ха! Но ты не ошибся в Ездре, когда пришел к нему в первый раз, помнишь? Ну а что до меня, то я, Август, на тебя не в обиде, ведь мне достался большой несгораемый шкаф, который ты приобрел для банка, он служит мне верой и правдой, я храню там торговые счета, почту и протоколы брата Иоакима. А уж твой банк, Август, надо же тебе было придумать этакий банк! Но слава Богу, я и это тоже уладила и уплатила каждому столько, на сколько он подписался и вложил средств.

— Я не понимаю, откуда у тебя взялись на все это деньги? — сказал Август.

Она:

— Деньги я взяла у тебя. Это твои собственные деньги.

— Да, но тогда, наверное, от них ничего и не осталось? — продолжал он выпытывать.

Она не ответила, знай пила себе кофе и ела печенье.

— Несгораемый шкаф достался мне задешево, — сказала она, — но я никого не обманула, а тебя и подавно.

— Был бы я там, я б тебе его подарил.

— Я знаю. Чего-чего, а жадности и скупости за тобой сроду не водилось. Только по своей дурости ты никогда не понимал собственной выгоды. Это тебе говорю я, Поулине!

Что он мог возразить? Если он хотел заполучить свою сберегательную книжку, то должен был оставаться смиренным и сокрушенным. Он спросил: