Кнут Гамсун - А жизнь идет...

Потом волнение умов улеглось, но двое из самых лучших работников выбыли из строя. Август, недолго думая, принял в число рабочих и Беньямина, который закончил теперь работу в кино, и его товарища по ночным хождениям к подземным. Они не умели взрывать скал, но зато отлично могли посыпать дорогу щебнем и трамбовать её.

Старая Мать опять пришла к Августу, она снова была в затруднении:

— Дорогой На-все-руки, на этот раз дело обстоит хуже, чем когда-либо...

Август, у которого и своих-то дел было по горло, спросил первым долгом:

— А вы сделали то, о чем я говорил вам в последний раз, — вы молились богу?

— Нет, — созналась Старая Мать.

А вчера вечером длинноногий мужчина всё-таки старался проникнуть к ней через окно, хотя оно и было закрыто. Он стоял за окном, как на ровном месте, несмотря на второй этаж, — ну, где это видано? Потом он стал стучать по стеклу, и самое ужасное — это то, что она открыла: ей же нужно было урезонить его; но тогда он вцепился в неё, они подрались, и кончилось тем, что она заставила его спрыгнуть обратно. Но он так ужасно угрожал ей, он даже вынул нож и погрозил им, когда стоял внизу.

— Погляди, как он обошёлся со мной!

Лицо исцарапано, все руки и грудь в синяках, — она не может теперь показаться людям в городе, а должна сидеть взаперти и всё это терпеть.

— Дорогой На-все-руки, ну, что мне делать?

Август подумал и сказал:

— Хорошо было бы просить и получить помощь свыше.

Старая Мать не сразу ответила на это:

— Да, да. Но скажи, пожалуйста, На-все-руки, разве годится так поступать? Что он — зверь или человек?

Август: — Он был пьян.

— Ты должен отделать его за меня.

Август выразил сомнение в том, что это хоть сколько-нибудь поможет.

— Как? Не поможет? Что-нибудь должно же помочь? Почему он не может оставить меня в покое? Уж я сумею его припугнуть, — угрожала Старая Мать, — потому что я тоже хочу быть порядочной женщиной. — И она от бессилия почти заплакала.

Этого Август не мог вынести, он долго размышлял и, наконец, нашёл один выход, на который, впрочем, пошёл крайне неохотно:

— Не остаётся ничего другого, как застрелить его.

— Что? Нет, ты этого не сделаешь.

— Для меня это совершенный пустяк, — сказал Август.

Но человеку, о котором они говорили, не суждено было быть застреленным: совершенно случайно он прославился в имении как искусный ветеринар и на короткое время затмил собой даже Августа.

Случилось это так, — одна из лошадей заболела, это была верховая лошадь Марны, она забралась в свежую траву, объелась и стояла теперь вздутая, как барабан. Марны не было дома, — Марна уехала; но все остальные люди в имении собрались вокруг кобылы: консул с фру Юлией, Старая Мать, кухарки и служанки, и те из детей, которые умели ходить. Стеффен, дворовый работник, оказался бессильным сделать хоть что-нибудь, он «шевелил» лошадь, «качал» её; теперь она отказывалась двигаться, стояла только, расставив ноги, с угасшим взглядом, изредка вздрагивая.

Вероятно, Александер, цыган, из окна коптильни увидал всех этих людей на лугу и пришёл посмотреть, в чём дело. Никто на него не обратил внимания, он задал Стеффену два-три вопроса, и тот крайне уклончиво промямлил ему что-то в ответ.

— Стой и держи лошадь крепко за узду! — приказал он вдруг Стеффену.

Его чёрные глаза так и впились в заболевшее животное, он гладил его то тут, то там, ощупывал, нажимал пальцем на каждое ребро, отсчитал их приблизительно до середины, начал затем с противоположной стороны, и наконец отметил определённую точку...

Неужели он заранее засунул нож в правый рукав? Никто и опомниться не успел, как цыган всадил нож по самую рукоятку в бок лошади.

— Да что же это! — воскликнул кто-то из собравшихся. Это была Старая Мать, все остальные молчали.

Александер не вынул тотчас ножа, он прижал его плашмя к одной стороне раны, так что образовалось отверстие. Показалось немного крови, и из раны стал выходить воздух.

Кобыла держалась спокойно, даже прокол не произвёл на неё заметного впечатления. Через несколько минут брюхо медленно и ровно подобралось. Александер прижал теперь нож к противоположной стороне раны и продержал его так короткое время. Потом он вынул нож и обтёр его о траву, обошёл кругом, заглянул кобыле в глаза и одобрительно кивнул головой.

— Что за чёрт! — вырвалось у Стеффена.

Кобыла оживилась, стала вырываться, обнюхивать землю. Александер опять отдал приказание Стеффену:

— Оставь её на короткой привязи и не давай ей жрать ещё несколько часов!