Евгений Октябрьский - Хорс - о чем молчит школа

– Не везде же так.

– Конечно, есть разница например, между так называемой элитной школой и обычной, между деревенской и городской, но общий принцип примерно одинаков. Вы в детстве много читали?

– Конечно.

– Вы никогда не задавали себе такой вопрос; как среди стольких бед, болезней, войн, и прочих напастей, человек вообще умудрился выжить? Ради чего они терпели, да и сейчас продолжают?

– Да задавал.

– Приоткрою вам маленький секрет, выжили в основном те, кто очень редко задавал себе «лишние» вопросы.

– Если лично ваши выводы таковы, тогда, почему вы до сих пор работаете учителем?

– Трудно сказать, это вопрос философский и слишком личный, ответа на него я вам не дам, возможно, если задержитесь в нашей профессии, поймете. А насчет оценок, я думаю, вас не поймут не только ваши коллеги учителя, но и родители учеников, они выросли в этой системе, система у них в подкорке, поработайте немного, наберитесь опыта, потом возможно и поэкспериментировать.

– Но я уже обещал детям, я думаю что если я сейчас объявлю им, что это была шутка, они меня точно – не поймут, Иван Моисеевич я разберусь поверьте мне.

– Как? С вас будут требовать отчетности успеваемости и прочее, все нужно будет оформить на бумаге. Иногда складывается впечатление, что важнее цифры, а не дети. Чем больше бумаг и отчетностей, бестолковых совещаний, тем как кому-то кажется – лучше знания.

– Нет, конечно итоговые оценки за год я буду вынужден поставить, но сам принцип у меня будет другой.

Иван Моисеевич сел на стул, внимательно посмотрел на молодого коллегу.

– Осторожней Ваня.

– Дело не во мне Иван Моисеевич, дело в другом. Сами подумайте, если уж я, приехав из другого города, не имея учительского опыта, прекрасно осознавая где я нахожусь

решаюсь провести подобный эксперимент, что мною движет? – Иван задумался о чем-то.

– Ну и что же, если не секрет?

– Молох, – сквозь зубы с ненавистью процедил Иван.

Иван Моисеевич встал, приоткрыл окно, и стал насыпать зерен в кормушку, в подсобку ворвался свежий воздух. Он закрыл окно, долго смотрел на улицу, затем тихо вполголоса произнес:

–Скорее шочимики.

– Что? –удивился Иван.

– Цветочная смерть, нужны были жертвы.

–Какие жертвы?

– У древних ацтеков словом шочимики, именовался человек приносимый в жертву. Жертвоприношения устраивались в знаменательные дни, например в праздники посвященные культу солнца. Жертвами могли быть как добровольцы, так и пленники. Они считали, что человек полностью подчинен воле богов, которые требовали человеческой крови. Смерть богов могла быть причиной гибели всего мира. Существование солнца по их мнению, могло быть только при подпитке его человеческой кровью, отсюда возникает культ крови, как источника для жизни светила.

8

Вдруг неожиданно в дверь подсобки громко постучались.

– Войдите, -пригласил Иван Моисеевич.

В комнату с испуганным видом вошел завуч Игорь Сергеевич.

–Аа, вот вы где Иван Николаевич.

–Что случилось?

– Там вас директор ищет, у него говорят Гизурин сидит в кабинете, зачем то вас требует.

– Хорошо, я сейчас буду.

– Хотите я с вами пойду? – спросил Иван Моисеевич.

– Нет, не нужно, я справлюсь.

– Я слышал он немного не вменяемый, – не успокаивался Иван Моисеевич.

– Наверное мы сможем договориться.

Через пять минут Иван Николаевич постучал в дверь директора.

– Войдите, – глухо раздалось изнутри.

–Вы меня искали Василий Васильевич? – Иван зашел в кабинет.

– Да искал, – он смотрел на Ивана серыми испуганными глазами, желваки то появлялись то исчезали с частотой не менее десяти раз в секунду, как будто быстро отстукивали сигнал SOS. – Проходите садитесь Иван Николаевич, познакомьтесь, Гизурин Анатолий Анатольевич, – он испуганно-холопски, указал рукой на мужчину сидящего в директорском кресле. Одно только это обстоятельство дало понять, что сейчас Ивану придется не легко. Но не только это резко кинулось ему глаза, точнее столько даже не факт восседания Гизурина в директорском кресле, а сама его внешность настолько поразили Ивана, что даже если бы он просто минут десять сидел и молчал, то Иван все десять минут внимательно бы рассматривал его. Короче говоря, все эти Гоголевские – Плюшкины, Маниловы, Ноздревы, Собакевичи Чичиковы, Бобчинские, Допчинские, Ляпкины-Тяпкины нервно курили бы в сторонке, завидуя фактуре местного полубога, а сам Николай Васильевич писал бы своих персонажей только с Гизурина, потому что в нем их помещалось наверное тысячу.