Кто из них спал в ту ночь?
Сколько надежд, какая невероятная радость! В самих словах было колдовское звучание… через них открывалось будущее. Тает лагерь! Размыкаются оковы… Жизнь распахивалась, силы удесятерялись! Эту ночь не забыть вовек! Как хорошо, что она была… Эта была целая, новая маленькая жизнь…
Бедные женщины! Месяцы шли, превратились в годы, ни один срок не дрогнул, никто не был выпущен, лагерь проглотил эту весть, как акула, и равнодушно продолжал жить, как до нее…
…И вот Ника – за отказ сожительствовать с начальником штаба колонны – послана в прачечную. Из 75 штук белья по норме (плохо стирая, спутницы её вырабатывают и полторы и две нормы) , – считая грехом стирать плохо – вырабатывает в день не более 55 штук, в поте лица. Но целиком уйти в этот пот – не выходит. Остается остаток души, парящей над грязным бельём – и Ника пишет в воздух по‑английски поэму "Близнецы" о Джозефе Конраде и Александре Грине. "Здорово получается"… – говорит она себе радостно и трет крепче грязь о стиральную доску. И по руке её из вышвырнутой кучи белья – прикипевшего? – ползет оголтелая вошь.
There was a Polish sailor once
He came to English shore,
And as his fairy story runs
He left it nevermore…
К вечеру пять четверостиший – и счастье…
У дивительно! Нацело от белья, пара, вшей отдирает её ритм стиха! Руки трут, а душа подымается над корытом
Time went. Не changed the mast for the desk
He wrote romantic stories.
They undervent the strictest test,
His English style is glorious.
Правда рождения из себя этих строк – дело не мгновенного постижения, строки не летят к ней как птицы, а кру–жатся, реют, бьются как в облаках – зарницы, но сердце ими согревается точно в луче солнца – и так вдруг легко жить на свете…
А двенадцать лет спустя, окончив свой десятилетний срок, попав, у сына Сережи полтора года прожив, на вечную ссылку, Ника жила вдвоём с дорожной спутницей, полюбившейся, в маленькой комнатке, в нетопящейся пристройке. (Хозяин сложил, не умея, печурку кирпичную и, пожалев постояльцев, потому что печка грела вспышками, ненадежно, – завалил каморку снаружи – соломой.) Ника проснулась в минуту, когда спутница, за чтением уснувшая, держит руку на вершок от наклонившегося лампового стекла. Миг – и вспыхнет пожар, – конурка посреди соломы. Ника не пожалела спутницу: разбудила, пояснив, в чем дело, та обещала больше не засыпать, – но это было не в её власти, на следующую ночь она снова уснула, не потушив лампу, – а требовать от нее, чтобы она, придя с работы, не читала, – от нее, всю жизнь свою до последних лет связанную с книгами, отнять у нее её единственное утешение после трудного физического дня, было бесчеловечно. И, поразмыслив о положении их сеном окру женной избушки, Ника стала выдумывать нечто, что могло помочь ей, Нике, не спать до мига засыпания спутницы – что‑то увлекательное вне мер. И такое нашлось: она будет ночами переводить ту давнюю поэму о Конраде и Грине – на русский. Труднее и увлекательнее ничего не могло быть. И с первой полночи сторожевой ей удались первые строчки, ставшие следующими:
Приплыл из Польши раз матрос
К английским берегам
И, говорят, как в землю врос,
Навек остался там.
Время освобождения приближалось, и странно! силы не падали. Они уже, должно быть, нацеливались на трудности (возможные) вхождения в жизнь – неизвестную – там, на воле, идущую жизнь, послевоенную. Далеко позади были месяцы и годы метания её о Сереже, – когда она шла бы и шла – за его адресом – сын был жив – кто же знал тогда, что через почти полтора года после рождения внучки ей придется уехать от сына в Сибирь на вечное поселение?
Текст печатается в редакции автора (ред.).
Дальневосточный край (ДВК – устаревшая аббревиатура.)
Бонивар – герой одиночного заключения в Шильонском замке на Женевском озере. ("Шильонский узник" Байрона.)
Н. p. (horse powers) – лошадиные силы (англ.).
Роман Р. Стивенсона.
"Ничего не надо?" – "Ничего!" (англ.).
Помощник по культурно–воспитательной работе.
Нѣкогда и Завтра (слово "некогда" в понятии "когда‑то" писалось по старой орфографии через "ять", а в понятии "нет времени" – через "е").
Если б знал рассказчик, что через пять–шесть лет он сам, внук Черного деда, умрет от той же болезни в возрасте 44 лет. Годы спустя это приписала Ника в своих тетрадях.
Читать дальше