Анастасия Цветаева - AMOR

Как она могла не понять этого? За деревьями не увидела леса! Изучала – и не изучила, хмуря брови и щуря глаза от режущей зрение балаганной раскраски! Не поняла, что человек…

У Морица давно тихо, как хорошо, что он спит!

Большая Медведица совсем боком встала – а Полярная звезда – вон там! Как звезды крупно дрожат! Им тоже холодно… "

А когда она наконец засыпала – в её сон легко, как через низкий порог, входил Мориц, по9ти каждый день. Ей было вольней с ним, чем в яви, они обычно куда‑то шли, и она говорила ему о его здоровий, своим языком, но смелее: "Не спорьте, вы таете, я же вижу. Когда вы год назад тут шли (она хотела сказать "месяц" – но во сне получилось год), вы были не так худы.

И он во сне был всегда к ней мягче и проникновеннее. Было ли то самовоспитание или самозащита – но она никогда не видела его во сне интимнее, чем наяву. Сон – может быть, именно потому, что мог себе все позволить, – церемонно, во всю мощь сна, спокойно – не позволял себе ничего. И во сне он никогда не подозревал её ни в чем, как, кто знал, может быть, подозревал – наяву. Эти сны, вдруг сошедшие к ней на ночи её бессонниц, спускались с каких‑то блаженных островов, как воспоминания детства. Так – за день – она жила в двух мирах: в мире своей душевной слитости с Морицем – ив мире – жизненной, реальной необходимости.

Поэма валилась из рук, повесть – тоже. А дочка Леонида Утесова пела (из репродуктора) надтреснутым голосом упоительные свои песни, и Нике казалось, что это в ней, в её душе, собственной, музыка, её нелепая, неоправдываемая, неистребимая любовь к нему…

– Мориц, – говорила она в пустоту, – со мною о вас – то, что с вами – о музыке – когда поет дочка Утесова. Любовь сильнее Разума, она его заколдовывает, – как Лорелея тех рыбаков. Что же, значит – слаб Разум? Нет – сильна Любовь. Мориц, вы никогда не будете ни мужем моим, ни ребенком, а я вас чувствую – тем и другим. Сейчас, на всегда возможном краю, что нас всех перебросят, разбросают куда‑то, сломав эту хрупкую, но единственно мне с вами возможную совместную жизнь, я, как баба крепостного, вою у ног барыни, которая её разлучает с милым. (И эта "барыня" – лагерь.) В последние дни я не могу быть во вражде с вами! Может быть – близок конец? (Если бы я не была крепка в моих внутренних – в чем я выросла – убеждениях, это могло бы привести к самоубийству.) В час прощанья оно станет ещё сильней – как это смешно и как страшно. (Мне – страшно, а вам – смешно?) У меня сейчас все время как 39 градусов. Будет ещё и сорок, и сорок два. Сознанье не потеряю, не бойтесь. Все apparences [38] Приличия (фр.). – вам так смертельно важные – будут соблюдены !

…И жизнь потекла, как текла. Ника глядит на подпись Морица. Свою фамилию, короткую и стремительную, – у него не хватало терпенья дописывать. Он писал начальную букву – и некое подобие следующих. Были варианты от почти до конца написанных – до бытия всего одной лишь начальной в размахе лишь перечеркнутой летящей чертой. Можно без конца глядеть на его подписи, до того они передают человека! В них все его жестокое и все его застенчивое обаяние. До чего может любовь истончиться. От вида его подписи начинается сердцебиение.

– Здравствуйте, Мориц! – говорит Ника, входя со двора в тамбур.

– Здрасте, здрасте, – отвечает он, как всегда, по утрам, грубовато. – Эй вы, милорд! – кричит он Виктору. – Вы извольте‑ка в полном порядке сдавать казённую готовальню! А вы, миледи, – он вешает полотенце, – подберите номера калькуляций, они у вас – разбросаны. А вы в сводке опять наврали (Толстяку) – так же нельзя, надо же, в конце концов, отвечать за свою работу! Когда починят арифмометр ? Действительно! А как люди вообще считают без арифмометра?

Толстяк и его приятель сидят за срочной работой. Ника и Виктор взялись им помочь. Мориц вышел, сказал, что – ненадолго – в Управление. Щелкают арифмометры, соревнуясь треском. Распахивается дверь. На пороге – Мориц. На нем нет лица.

– Слыхали? По радио! Выключено? Выступление Молотова, – он швыряет портфель. – Германия на нас напала! Предательски!

Ника не могла вспомнить никогда, что было сразу потом – с ними со всеми! Все смешалось в общем крике и ужасе, все говорили зараз, вбежали прораб, десятники и конторщики, ждали, что ещё будет по репродуктору… Она не могла вспомнить, сразу ли она сорвалась взглядом от помертвевшего Морица – к мысли: "Давно ли это было, что – вот так же, вбежал Мориц с газетой в руке – восхитясь смелостью заключить договор с Германией? Господи, что будет теперь…"