Анастасия Цветаева - AMOR

Громче, чем ночью, как будто солнечные лучи доносят её на себе, гремит, утихает и вспыхивает далёкая музыка. Двери открыты. Хоть свежо – но так хочется раскрыть двери! И весь дом пронизан возниканием и утиханием мелодии, которая доносится с воли, как корабль – солью волн.

Мориц стоит, опершись плечом об угол шкафа, нога за ногу; подняв узкую голову, он тихонько насвистывает что‑то. В невысокой стройной фигуре – полет. Он сейчас похож на помпейскую фреску, хотя на нем одежда людей, живущих двадцать веков спустя. Его французское, а может быть, цыганское – смуглое лицо поднято к потолку, где сломался луч солнца. Ника смотрит на Морица и не понимает: это началось с обеда, в праздник все пообедали вместе – он был так любезен, так весел, так остроумен – это просто другой человек! Он передавал ей хлеб, консервы, он рассказывал о своих путешествиях. Что было с ней? Как она не замечала, какой человек живёт рядом? Обманулась деловой, наигранной грубостью… ведь ясно же, что не сейчас он играет, следя за колечком дыма, и не тогда, когда говорил по просьбе Евгения Евгеньевича чудесные французские стихи! Её вдруг качнуло удивлением, что Мориц никогда не полюбит её. Почему? Не полюбит. Ну и пусть! Разве ей это нужно?

– Вам, миледи?

Это Мориц поднял и наклонил над стаканом Ники темно–рыжую струю кофе. Его губы улыбаются, а глаза – так прямо смеются! Когда они успели вынуть домино? Она не заметила, странно… И уже идёт игра!

– Да вы смотрите, пожалуйста! – кричит Мориц. – Я второй раз забиваю! Вы сыграли, как десять тысяч сапожников, соединенных вместе! Отдуплитесь же! Подумать надо! Вот, действительно…

Мориц так волнуется, когда играет, точно всему – конец.

– Ну что ты будешь делать! Додуматься надо, честное слово! Всю игру испохабили!

– А как есть эту штуку! – веселится над принесенным с кухни, студнеобразным, неудавшимся "блюдом" Ника. – Чем?

– Преимущественно ртом… – благожелательно отвечает Евгений Евгеньевич, – он кончил чинить часы, и они висят и тикают. Но, взглянув, Ника озадачена: на них нет циферблата!

– Вы несколько поражены необычным видом этих часов? – говорит Евгений Евгеньевич. – Да, таких не было даже у Марка Твена! Там – "стрелки имели обыкновение складываться, как ножницы, и продолжать путь вместе", причем, как там сказано, – "Величайший мудрец не мог бы сказать, который на них час".

– Да, но у них были с т р е л к и…

– А уж это такая конструкция! – Евгений Евгеньевич смотрит на Нику спокойными вежливыми глазами, на дне их горит синий непонятный огонек, – с циферблатом и стрелками они обречены на ошибки, проистекающие от закона трения, а без них они идут – безупречно!

– Евгений Евгеньевич, – сердится Мориц, – или играть, или что‑нибудь одно.

– Но как же вы п р о в е р и л и их безупречность? – Не устает, не отстает Ника (как она любит, как любит такой вздор…)

– А зачем их проверять, раз они – верные! Это же неверные – проверяют…

Мориц не может удержаться от смеха. Он так добро хохочет, Мориц – как мальчик!

Комната полна солнцем.

Евгений Евгеньевич стоит в дверях. Какой он высокий! На щеках, чуть припудренных (он брился), – бледность, глаза снова кажутся синими: солнце. Яркие, полные губы, лукавый кончик чуть раздвоенного носа, брови, как у Пьеро, косо вверх – хорош, почти что красив! Глаза стесняются и все же сияют, – изобретение все глубже удается. Он чувствует, что хорош, – и чуть празднично дразнится – и – счастливый.

Вечер. От всей "роскоши" полученных посылок осталось только несколько яблок, печенье и черный кофе. Стало свежо. Сейчас сядут к огню – печь горит – и Мориц будет рассказывать об Америке! Он не хочет. Его уговаривают.

ГЛАВА 4

МОРИЦ В АМЕРИКЕ

Перчатка? Поднята! Хорошо, он расскажет. Но он только успевает назвать пароход, на котором он ехал – "Меджестик", – как по радио – репродуктору объявляют концерт Грига.

– Кто знает, где похоронен Григ? – спрашивает Мориц, Допивая последний глоток черного кофе. – Совершенно один, на скале, на острове, посреди моря. (Так вот он какие вещи понимает, Мориц… отзывается в Нике.) Брызги взлетающей волны – танец Анитры. И, пронзая всю жизнь – воспоминанье о девочке, по плечи кудри, в их зале, любимая из любимых подруг Ники! Волшебная девочка – Аня у рояля, которой для Ники на веки веков принадлежит танец Анитры.

– Ну, печь‑то сами закроете? – говорит дневальный Матвей. – Спать охота…

– Закроем, закроем, спи!