Вацлав Ластовский: Лабиринты

Уже несколько лет у меня стало обычаем выезжать на неделю-две в какой-нибудь закуток Беларуси для изучения родной старины. Меня давно манил к себе седовласый Полоцк своим романтичным прошлым, уходящим в легендарные времена. И в этом году я решил пару свободных летних недель провести в Полоцке. Моё намерение подкрепило письмо, полученное из Полоцка от тамошнего археолога-любителя Ивана Ивановича, который сообщил, что у него образовался кружок любителей старины из местных жителей.

«В наших вечерних свободных беседах и вправду оживают прошлые века в сказках, легендах и фантазиях…» — писал он мне в своём письме. Вечером того же дня в Вильно я сел в поезд, а на другой день утром уже шёл старыми улицами Полоцка, подыскивая гостиницу.

Днём побывал у Ивана Ивановича, где осматривал интересные изразцы и металлические бляшки из раскопок в древней княжеской усадьбе в Бельчицах. Познакомился там с двумя участниками, как они сами говорили, «Археологического вольного братства». Один из них был местный чиновник, обрусевший немец, которого я знал по брошюре, написанной им когда-то, в пору модного и полезного для чиновничьей карьеры русификаторства. В той брошюре он доказывал, что по-российски надо писать не «Полоцк», а «Полотск» и, что якобы такое изменение древнего названия позволит достичь «обрусения края». После той брошюрки в местной российской писанине завёлся хаос: некоторые начали и вправду писать «Полотск», «полотский» и т. д., а другие пошли ещё дальше и писали «Полотеск». Впрочем, консерваторы и местные жители остались при старом названии.

При нынешнем, личном знакомстве я узнал, что он уже 40 лет собирает материалы и документы краевой истории, что у него две комнаты битком набиты этими материалами, среди которых есть бесценные вещи.

Второй был бывший местный помещик, который оставил хозяйство, распродал землю и теперь жил в Полоцке в своём собственном домике с садом на собственные средства. У его отца были какие-то близкие отношения с васильянами, а он сам интересовался главным образом демонологией, кабалистикой и т. п. Имел, как зарекомендовал мне его Иван Иванович, у себя «чернокнижную библиотеку», которую никому не показывал и не давал читать. Знал он еврейский язык и время от времени заходил в жидовскую синагогу подискутировать.

И мы условились встретиться все вместе с этими, а кроме того и с другими участниками «вольного братства» на квартире у Ивана Иваныча.

Вечером прибыло ещё двое. Местный полоцкий мещанин Григор И., молчаливый, седоусый старец, который упорно говорил только по-белорусски, а иногда притворялся, что не понимает некоторых слов по-русски и, несколько раз переспросив, повторял слово в переводе на белорусский, с особым ударением. Мне его отрекомендовали, как Подземного человека, он изучал различные легенды о подземных ходах и чудесах, сокрытых в них, и умел рассказывать об этом с поражающим реализмом, но, заключая, всегда уточнял: «Да рассказывают, но кто знает, есть ли в этом хоть капля правды».

И, наконец, последним участником «братства» был средних лет учитель городской школы, который интересовался главным образом историей кривичей до принятия ими христианства.

Перезнакомившись, расселись мы за столом в удобных креслах, глубоких и мягких, с широкими подлокотниками. На столе весело шумел самовар, и красовалась бутылка, покрытая пылью и плесенью, с водкой «Старка». На тарелках соблазнительно были разложены всякого сорта копчёности: окорок, зельц, колбасы, которым нет равных в мире, если они приготовлены по старинным рецептам руками белорусских домовитых женщин.

После второй-третьей рюмки Подземный человек подвинулся ко мне и стал доказывать, что гора, на которой стоит Верхний замок — насыпная. Что первоначально это была могила знаменитого властелина всей прибалтийской «ратайскай» Скифии, а позже её увеличили, и там стояла божница, посвящённая Деве-Солнцу, которую чтили здесь в виде огненной птицы с девичьей головой. При этом он достал из кармана и подал мне бронзовую подвеску со стилизованным рисунком, очень примечательного, но невиданного мной доселе стиля. На одной стороне подвески был змеевик, а на другой Дева-Солнце — фигура птицы с человеческой головой, окружённой ореолом.