Оскар Уайльд - Портрет Дориана Грея - английский и русский параллельные тексты

С покрытого персидскими чепраками дивана, на котором лежал лорд Генри Уоттон, куря, как всегда, одну за другой бесчисленные папиросы, был виден только куст ракитника -- его золотые и душистые, как мед, цветы жарко пылали на солнце, а трепещущие ветви, казалось, едва выдерживали тяжесть этого сверкающего великолепия; по временам на длинных шелковых занавесях громадного окна мелькали причудливые тени пролетавших мимо птиц, создавая на миг подобие японских рисунков, -- и тогда лорд Г енри думал о желтолицых художниках далекого Токио, стремившихся передать движение и порыв средствами искусства, по природе своей статичного. The sullen murmur of the bees shouldering their way through the long unmown grass, or circling with monotonous insistence round the dusty gilt horns of the straggling woodbine, seemed to make the stillness more oppressive. Сердитое жужжание пчел, пробиравшихся в нескошенной высокой траве или однообразно и настойчиво круживших над осыпанной золотой пылью кудрявой жимолостью, казалось, делало тишину еще более гнетущей. The dim roar of London was like the bourdon note of a distant organ. Глухой шум Лондона доносился сюда, как гудение далекого органа. In the centre of the room, clamped to an upright easel, stood the full-length portrait of a young man of extraordinary personal beauty, and in front of it, some little distance away, was sitting the artist himself, Basil Hallward, whose sudden disappearance some years ago caused, at the time, such public excitement, and gave rise to so many strange conjectures. Посреди комнаты стоял на мольберте портрет молодого человека необыкновенной красоты, а перед мольбертом, немного поодаль, сидел и художник, тот самый Бэзил Холлуорд, чье внезапное исчезновение несколько лет назад так взволновало лондонское общество и вызвало столько самых фантастических предположений. As the painter looked at the gracious and comely form he had so skilfully mirrored in his art, a smile of pleasure passed across his face, and seemed about to linger there. Художник смотрел на прекрасного юношу, с таким искусством отображенного им на портрете, и довольная улыбка не сходила с его лица. But he suddenly started up, and, closing his eyes, placed his fingers upon the lids, as though he sought to imprison within his brain some curious dream from which he feared he might awake. Но вдруг он вскочил и, закрыв глаза, прижал пальцы к векам, словно желая удержать в памяти какой-то удивительный сон и боясь проснуться. "It is your best work, Basil, the best thing you have ever done," said Lord Henry, languidly. "You must certainly send it next year to the Grosvenor. -- Это лучшая твоя работа, Бэзил, лучшее из всего того, что тобой написано, -- лениво промолвил лорд Генри.Непременно надо в будущем году послать ее на выставку в Гровенор. The Academy is too large and too vulgar. В Академию не стоит: Академия слишком обширна и общедоступна. Whenever I have gone there, there have been either so many people that I have not been able to see the pictures, which was dreadful, or so many pictures that I have not been able to see the people, which was worse. Когда ни придешь, встречаешь там столько людей, что не видишь картин, или столько картин, что не удается людей посмотреть. Первое очень неприятно, второе еще хуже. The Grosvenor is really the only place." Нет, единственное подходящее место -- это Гровенор.

"I don't think I shall send it anywhere," he answered, tossing his head back in that odd way that used to make his friends laugh at him at Oxford. "No: I won't send it anywhere."	-- А я вообще не собираюсь выставлять этот портрет, -- отозвался художник, откинув голову, по своей характерной привычке, над которой, бывало, трунили его товарищи в Оксфордском университете.-- Нет, никуда я его не пошлю.
Lord Henry elevated his eyebrows, and looked at him in amazement through the thin blue wreaths of smoke that curled up in such fanciful whorls from his heavy opium-tainted cigarette.	Удивленно подняв брови, лорд Генри посмотрел на Бэзила сквозь голубой дым, причудливыми кольцами поднимавшийся от его пропитанной опиумом папиросы.
"Not send it anywhere?	-- Никуда не пошлешь?
My dear fellow, why?	Это почему же?
Have you any reason?	По какой такой причине, мой милый?
What odd chaps you painters are!	Чудаки, право, эти художники!
You do anything in the world to gain a reputation. As soon as you have one, you seem to want to throw it away.	Из кожи лезут, чтобы добиться известности, а когда слава приходит, они как будто тяготятся ею.
It is silly of you, for there is only one thing in the world worse than being talked about, and that is not being talked about.	Как это глупо! Если неприятно, когда о тебе много говорят, то еще хуже, когда о тебе совсем не говорят.
A portrait like this would set you far above all the young men in England, and make the old men quite jealous, if old men are ever capable of any emotion."	Этот портрет вознес бы тебя, Бэзил, много выше всех молодых художников Англии, а старым внушил бы сильную зависть, если старики вообще еще способны испытывать какие-либо чувства.
"I know you will laugh at me," he replied, "but I really can't exhibit it.	-- Знаю, ты будешь надо мною смеяться, -возразил художник, -- но я, право, не могу выставить напоказ этот портрет...
I have put too much of myself into it."	Я вложил в него слишком много самого себя.
Lord Henry stretched himself out on the divan and laughed.	Лорд Генри расхохотался, поудобнее устраиваясь на диване.
"Yes, I knew you would; but it is quite true, all the same."	-- Ну вот, я так и знал, что тебе это покажется смешным. Тем не менее это истинная правда.
"Too much of yourself in it!	-- Слишком много самого себя?
Upon my word, Basil, I didn't know you were so vain; and I really can't see any resemblance between you, with your rugged strong face and your coal-black hair, and this young Adonis, who looks as if he was made out of ivory and rose-leaves.	Ей-богу, Бэзил, я не подозревал в тебе такого самомнения. Не вижу ни малейшего сходства между тобой, мой черноволосый, суроволицый друг, и этим юным Адонисом, словно созданным из слоновой кости и розовых лепестков.
Why, my dear Basil, he is a Narcissus, and you-well, of course you have an intellectual expression, and all that.	Пойми, Бэзил, он -- Нарцисс, а ты... Ну конечно, лпцо у тебя одухотворенное и все такое.
But beauty, real beauty, ends where an intellectual expression begins.	Но красота, подлинная красота, исчезает там, где появляется одухотворенность.
Intellect is in itself a mode of exaggeration, and destroys the harmony of any face.	Высоко развитый интеллект уже сам по себе некоторая аномалия, он нарушает гармонию лица.

Читать дальше