Альфонс Доде - Том 3. Фромон младший и Рислер старший. Короли в изгнании

Жить на такую широкую ногу можно было только при Империи, а между тем последний ее час пробил. Война, осада, отъезд иностранцев явились настоящим бедствием для обоих дельцов, особенно для Тома Льюиса: нашествие пруссаков разорило его имение, в то время как имение Шприхта все же уцелело. Однако после заключения мира борьба между двумя соперниками возгорелась с новой яростью, только силы были теперь уже неравные: к прославленному портному вернулись все его заказчицы, а бедняга Том все еще находился в ожидании. Отдел «Справки по всем вопросам, сохранение тайны, быстрота исполнения» не приносил никакого, или почти никакого, дохода, а таинственный генерал не являлся более в контору агентства за секретным вознаграждением. Другой на месте Льюиса поостепенился бы, но это был сущий бес, а не человек: его неудержимо влекло к мотовству, что-то было у него в руках такое, что не позволяло им сжимать что-либо в горстях. А кроме того, перед глазами у Льюиса все время торчал Шприхт со своей родней: мрачные после недавних событий, предрекавшие близкий конец света, Шприхты построили в глубине парка копию развалин ратуши, ее полуразрушенных обуглившихся стен. В воскресные вечера развалины освещались бенгальскими огнями, и все Шприхты горевали вокруг них. В этом было что-то зловещее. Д. Том Льюис, напротив, назло своему сопернику, сделался республиканцем, праздновал возрождение Франции, устраивал состязания, парусные гонки, раздавал девушкам награды за добродетель, а в один из летних вечеров после очередной раздачи наград в порыве восторженной расточительности увез к себе в имение целый оркестр, игравший на Елисейских полях, — яхта шла под парусами в Курбвуа, а оркестр всю дорогу играл.

При таком образе жизни долги все росли и росли, но англичанин не унывал. Никто лучше его не умел сбивать с толку кредиторов апломбом, важностью, граничившей с наглостью. Никто — даже его на совесть вышколенные служащие не умели так, как он, с любопытством рассматривать накладные, точно это были палимпсесты {37} 37 Палимпсест — пергамент, на котором поверх стертого первоначального текста написан новый. , а затем небрежно совать их в ящик. Никто, кроме него, не мог придумать столько уловок, чтобы не платить, чтобы выиграть время. Да, время! Вот на что всегда рассчитывал Том Льюис; он все надеялся, что когда-нибудь да подвернется ему выгодное дельце, такое, которое на образном жаргоне денежной богемы именуется «ловким ходом». Но как часто ни садился он в кеб, с какой лихорадочной поспешностью ни объезжал Париж, шаря глазами, скаля зубы, вынюхивая и выслеживая добычу, — годы шли, а случай для ловкого хода все не представлялся.

Как-то днем, когда в агентстве кишел всякий люд, к главному окошку подошел молодой человек высокого роста, с томным и надменным выражением, разлитым в его чертах, с насмешливыми глазами, с тонкими усиками на бледном, одутловатом, но красивом лице, и спросил Тома Льюиса. Служащий, введенный в заблуждение властным тоном незнакомца, решил, что перед ним кредитор, и уже постарался изобразить на своем лице высшее презрение, как вдруг молодой человек резким голосом, носовые звуки которого подчеркивали его дерзкий тон, потребовал «от этого наглеца», чтобы он немедленно довел до сведения хозяина, что его желает видеть иллирийский король.

— Ах, ваше величество!.. Ваше величество!..

В разноплеменной толпе, затопившей агентство, обозначилось движение любопытства, вызванное героем Дубровника. Из всех отделений стремительно выбегали служащие и вызывались проводить его величество к Тому Льюису, который еще не приезжал, но должен быть с минуты на минуту.

Христиан появился в агентстве впервые, так как до сих пор все дела с агентством вел старый герцог Розен. Но на сей раз дело было в высшей степени интимного, в высшей степени щекотливого свойства, и король не решился доверить его своему растяпистому адъютанту…

Речь шла о том, чтобы в течение двадцати четырех часов снять для наездницы, сменившей Ами Фера, меблированный особнячок с прислугой, с выездом и с некоторыми особыми удобствами для посетителей, а на такие фокусы способно было только агентство Льюиса.

В приемной, куда провели Христиана, стояли всего-навсего два широких молескиновых кресла, узкий и бесшумный газовый камин с рефлектором, словно отражавшим огонь, горевший в соседней комнате, и накрытый голубой скатертью круглый столик, на котором лежал торговый адрес-календарь. Комната была разгорожена пополам высокой решеткой с висевшими по бокам драпри, тоже голубыми, за решеткой виднелась конторка, на ней в образцовом порядке вокруг гроссбуха со стальными уголками на переплете, раскрытого и придавленного пресс-папье, были разложены перочинные ножички, линейки, суконки для вытирания перьев, стояла песочница, а над всем этим возвышалась длинная полка, уставленная книгами одинакового формата — торговыми книгами агентства! — их зеленые корешки выстроились, точно пруссаки на параде. Опрятность обособленного уголка, новенький вид у заполнявших его вещей — все это делало честь старому кассиру, который в настоящее время отсутствовал, но вся кропотливая жизнь которого, видимо, проходила здесь.