Владимир Короткевич - Христос приземлился в Городне (Евангелие от Иуды)

— Одного только не понимаю, как люди могут тер­петь такое, — тихо молвил Иосия. — Да ещё более со­рока лет.

Братчик впервые за всё время внимательно посмо­трел на сообщника. Но смотрел на него и Пархвер. Оце­нивал.

Небольшого роста, может, ещё и потому, что со­гнут, хилый на вид, но, видимо, цепкий и выносливый, как жмойская лошадка, смешной, даже очень смешной. Кисти рук, оплетенные верёвкой, узкие и длинные. Лицо худое и тёмное, волосы чёрные до синевы, нос прямой и недлинный, с лёгкой горбинкой. Рот сжал, тёмные гла­за смотрят испытующе и мрачно.

— Откуда у тебя такие мысли, иудей? — спросил Пархвер.

— Они давно у меня, эти мысли.

— А почему не носишь волосы, как все?

— А почему бы мне носить волосы, как все, если я теперь совсем не как все?

— Ну, смотри. Все вы тут тёмные, а ты по этой причине ещё темнее. Раз с этой шайкой связался.

— Сам ты с бандой, — огрызнулся неисправимый Богдан. — Я дворянин.

— А вот испробуете вы, если повезёт, темницы...

Шалфейчик вдруг завопил еловым голосом:

— Не бойся ничего, что тебе надо будет претерпеть! Вот дьявол будет ввергать... вас в темницу... и будете иметь печаль...

— Тихо, — попросил Юрась. — Не кричи от ужаса, братец.

Войт Городни, Цыкмун Жаба, несмотря на то, что с конца стычки на Росстани не минуло и двух часов, был пьян. С самого утра был в подпитии, а теперь ещё добавил романеи. Тупое горделивое лицо словно раскисло, глаза смотрели и не смотрели, осоловевшие, будто застланные мутной плёнкой. Мясистый рот закостенел от самомне­ния (оно всегда обострялось в пьяную годину). Золотая чуга распахнулась, оголив широкую ожиревшую грудь, густо покрытую волосом. Рукава были засучены, до локтя открывая руки.

Эти мясистые руки занимались теперь странным делом.

Почти всю маленькую заднюю комнатку, граничив­шую с замковой опочивальней войта, занимали глубокое кресло и, перед ним, огромное корыто, сажени в три дли­ны, сажени в полторы шириною. Дно было покрашено пятнами в чёрный, зелёный, жёлтый цвета. Над корытом темнел большой круг: дно бочки, ровно замурованное в стенку.

Руки магната брали из ящика какие-то небольшие предметы и расставляли на дне корыта.

Вот они поставили вырезанную из дерева белую Каменецкую вежу, на «север» от неё, поодаль, Коложу, здание курии. Возвели маленькие башни замка. Потом, ближе к правой руке, возникли валы и строения, в кото­рых каждый знающий человек узнал бы Менск. Потом опустились на дно корыта башни Кракова, а ещё даль­ше — кружевной Кёльнский собор. Стали на своё место, ближе к краю корыта, аббатство в Кентербери и мрачный Дурбан Кастл. Дальше, за полосою синей краски, Жаба поставил ступенчатую юкатанскую пирамиду и что-то вроде пагоды, поскольку на дне корыта там было написано «Великое Чипанго».

Он не разбирался, где там что. Просто знающие люди много раз показывали ему, где что должно стоять и он мог делать это даже пьяным, а стало быть, во всех этих его действиях было не больше знания стран и тверди земной, чем у пчелы, строящей соты, знания геометрии.

Служка уже несколько раз окликал его. Жаба не об­ращал внимания.

— Ваша милость...

Молчание. Руки теперь ставят на дно леса. Много лесов.

— Ваша милость, эти... ходоки из щучинской окрестности просят подати убавить. Сорок два человека по количеству деревень. Не идут прочь.

— И не думай. «Иди с подарками — и хорошо тебе будет», — сказал Соломон. А я в коллегиуме учился, я чуть-чуть умнее Соломона.

Потом на дне корыта появились уже хатки, домики, садки, коровки и лошадки на зелёных пятнах.

— Криком кричат, ваша милость.

— Тогда повесить, — гикнул Жаба. — По-ве-сить. «Наказывай сына и не возмущайся криком его», — сказал Соломон. А я поумнее Соломона. Я, может, сам есть бог. А?

— Да. Да.

— Ступай.

Служка пошёл, решив всех не вешать, а повесить, ради острастки, одного-двух. Жаба расставлял теперь на дне фигурки людей. Куклы были деревянными. Руки, скреплённые на суставах нитками, болтались. Наконец ящик опустел. Войт потянул из сулеи и отставил её. Оперся подбородком на кулаки и сверху стал смотреть на корыто.

Плыли реки, стояли красивые города, паслись на заливных лугах стада. Жаба смотрел на эту живую, cчастливую земную ложбину с умилением.

— Хочешь ко мне? — спросил он у одной куклы.

Кукла молчала.

— Смотри, пожалеешь.

Он взял соседнюю фигурку и поставил её ближе к хате... Потом вздохнул и вытащил из дна бочки шпунт. В корыто несильной струёй полилась вода...