Анри Барбюс - Ад

*

В гостинице раздался звонок к обеду, Это возвращение к повседневной реальности и к обычным заботам моментально меняет течение моих мыслей. Я надеваю пёстрый жилет, тёмный костюм. Втыкаю жемчужину в мой галстук. Но вскоре останавливаюсь и напрягаю слух, надеясь опять услышать рядом — издали — звук шагов или человеческий голос.

После всех необходимых движений, меня продолжает навязчиво преследовать воспоминание о произошедшем событии: об увиденном мною явлении.

Я спустился вместе с теми, кто живёт со мной в этом доме. В столовой, оформленной в каштановых и золотистых тонах, полной света, я сел за общий стол. Здесь царят повсеместный блеск, шум голосов, большая пустопорожняя суета перед началом еды. Многие уже тут, они садятся за стол, проявляя сдержанность, принятую в обществе хорошо воспитанных людей. Улыбки повсюду, шум отодвигаемых стульев, гул из случайного набора громко произнесённых отдельных слов, голоса, старающиеся встретиться друг с другом и вновь установить контакт, намечающиеся диалоги… Затем происходит концерт, исполняемый столовыми приборами и тарелками, ритмичный и возрастающий.

Мои два соседа разговаривают, каждый со своей стороны. Я слышу их говор, который меня изолирует. Поднимаю глаза. Передо мной выстраиваются в ряд блестящие лбы, сияющие глаза, галстуки, корсажи, занятые руки, вытянутые вперёд на столе, сверкающем от белизны. Всё это привлекает моё внимание и в то же время отвлекает его.

Я не знаю, о чём думают эти люди; я не знаю, кто они; они прячутся одни за другими, будучи настороже. Я наталкиваюсь на исходящее от них свечение, на их лбы как на преграды.

Браслеты, колье, кольца… Искрящиеся движения драгоценностей меня отталкивают так же далеко, как это сделали бы звёзды. Одна молодая девушка смотрит на меня своим голубым неопределённым взором. Что я могу против этой разновидности сапфира?

Вокруг разговаривают, но этот шум оставляет каждого с самим собой и оглушает меня, как свет ослепил меня.

Однако эти люди, оттого что, ведя случайный разговор, они думали о вещах, беспокоивших их, в некоторые моменты проявляли себя так, как если бы они оказались в одиночестве. Я распознал эту самую истину и побледнел от своего воспоминания.

Говорили о деньгах; разговор на эту тему стал всеобщим, ибо присутствующих расшевелило ощущение идеала. Мечта о том, чтобы уловить момент и взять деньги, будучи очевидной, отразилась в их глазах, подобно тому, как некоторая толика обожания с поклонением мелькнула в глазах служанки, когда она почувствовала себя в одиночестве: став бесконечно спокойной и освобождённой.

Торжественно вспомнили военных героев; некоторые мужчины подумали: «Это и обо мне!» и пришли в возбуждение, тем самым выказывая свои мысли, несмотря на смешное несоответствие этим мыслям их социального положения и его рабскую сущность. Мне показалось, что лицо одной девушки выразило восхищение. Она не смогла сдержать восторженный вздох. Под воздействием какой-то неразгаданной мысли она покраснела. Я увидел, как по её лицу волной распространилась яркая краснота; я увидел как бы сияющую от радости её сущность.

Обсудили явления оккультизма, запредельного, сказав: «Кто знает!»; затем говорили о смерти. Пока об этом шла речь, двое сотрапезников, сидящих на разных концах стола, мужчина и женщина, — которые друг другу не сказали ни слова и имели вид не знакомых друг с другом людей, — обменялись взглядами, что было замечено мной. И, видя одновременно произошедшее своего рода искрение этих взглядов под шокирующим влиянием мысли о смерти, я понял, что эти создания любили друг друга и принадлежали друг другу в интимной сути ночей жизни.

*

Обед закончился. Молодые люди прошли в салон.

Один адвокат рассказал своим соседям дело, рассматривавшееся в суде днём. Он высказывался сдержанно, почти конфиденциально, по причине темы этого дела. Речь шла о мужчине, который зарезал девочку в то время, когда он её насиловал, и который пел во всё горло, чтобы не были слышны крики маленькой жертвы. На судебном заседании этот скот заявил: «Однако её бы услышали, столь сильно она кричала, если бы, к счастью, она не была такой юной».

Один за другим рты замолкли, и все лица, стараясь не показывать этого, стали прислушиваться, а те, кто находился далеко, стремились подойти как можно ближе к рассказчику.

Наподобие грозного отклика в душах, тишина распространялась по кругу в пространстве, окружающем этот появившийся образ, этот ужасающий пароксизм наших робких инстинктов.