Наталия Волкова - Бремя - История Одной Души

Как все же кстати отсрочка рейса — есть время подумать и помолиться. И через несколько минут молитва, действительно, подняла на совершенно иную волну и понесла — выше и дальше, и вот уже громадный аэропорт остался позади, и быстро уменьшался, пока совсем не исчез. Вскоре все исчезло. Дорога, прибытие, вокзалы — ничего из того не запомнилось, будто свершилось в мгновение, лишь ощущалось плавное движение к желанной и близкой цели.

* * *

Господи, неужели вернулась блудная дочь Твоя? Как осторожно я открыла калитку, как светло предстал передо мной в прежней стати и памяти дедов дом и как удивленно из-за его углов выглядывали яблони, легко помахивая ветками. «Узнаешь меня, земля моя? А мне бы не узнать твой райский воздух и трепетную тайнопись полей, и влажный отлив крыш; стрекоз и звонарей неподражаемый призыв, пух тополей, дух сна и яви, в кустах смородины нечаянную розу, тропу к реке, вьюнок в плетне, пыльцу покоя, беспечное паренье птиц и неиспорченную грезу. Здесь детство, вышитое гладью, сплеталось с русским виноградом. Здесь Бог творил и говорил с любовью: «Как это хорошо!».

В доме — чисто и прибрано, будто заботливый хозяин поджидал дорогих гостей. Окна раскрыты настежь, и сквозь них тянет сладким ароматом лип. Одно из них выходит на восток, на ту часть усадьбы, где росли когда-то домашние виноградники: Дед посадил несколько кустов уже когда болел, незадолго до своей кончины, и они жили, пока он жил, но потом, как бы мы с Вассой ни старались ухаживать за ними, так и не смогли сохранить. Видимо, Дед знал секрет, какого мы не знали. Он возился с ними, будто с детьми, священнодействовал — снимал хвостики, срезал плеточки, сворачивал стебли в колечки, и с наступлением холодов — бережно опускал каждую веточку вниз на специально сколоченную деревянную решетку и укрывал сухими плотными опилками... Все замерзло в последнюю перед моим отъездом в Америку зиму.

Новое утро зрело и звало, таяло марево, и сквозь голубоватую испаряющуюся дымку проступал сад. В хрустящих от свежести пучках света шел из прохладной глубины мужчина. Лица его невозможно было разглядеть, но силуэт... я вся напряглась от предчувствия. Мужчина приближался, забегающие вперед тени, будто дразня, загораживали его. Неужели он? Ну, конечно! Он, он!

Солнечная стрела пронеслась рядом, отразилась желтой россыпью в его глазах. Артур!

— Артур! Как ты нашел меня?

Я нырнула в раскрытые крылья. Некоторое время мы просто стояли, боясь пошевелиться, спугнуть счастье, обнаружить, что встреча — всего лишь мечта, ничего не имеющая общего с реальностью.

— Милая моя, бедная моя, как же ты намучилась…

— Ты прочитал мое письмо? — спросила я сквозь слезы, целуя его в плечо.

— Прочитал. Не думай об этом. Думай только о том, что теперь мы вместе. Где ты — там и я. Запомни: где ты — там и я. Наши жизни нельзя разделить. Есть жизни, которые нельзя разделить... Пойдем, я покажу тебе кое-что. Только закрой глаза. Это сюрприз.

Я зажмурилась, и Артур повел меня — как легко было довериться и следовать за ним. Мы прошли по тропинке к крыльцу, поднялись по ступенькам — скрипнула входная дверь — и очутились в прохладе комнат...

— Теперь можешь открыть, — сказал он.

Я открыла. Прямо передо мной на стене, над старой кроватью висела картина, та самая, которую Эрика однажды показала мне в доме Хартов, она сказала тогда почему-то шепотом: «Мой папа и мой русский дедушка Иван Вольнов».

Даже вблизи краски были настолько реальны, что, казалось, картина дышала. Дышал на полотне молодой и голубоглазый Дед, спускаясь с пригорка и держа маленького сынишку Митечку за руку. Оба смотрели в радужную даль, думая, наверное, об одном и том же — о скорой разлуке.

Бывают минуты, в которых все совершенно. Все сходится в них в полном согласии — прошлое и настоящее, реальность и мечта, счастье и печаль, вина и раскаяние, одно не противоречит другому — нет борьбы, нет антагонизма. Это была та самая минута — будто чистой ладонью невидимый некто провел по душе и разгладил ее складки. И стало необычайно легко.

— Я знаю теперь, что мы сделаем — посадим виноградники! — сказала я в восторге новой надежды. Видишь тот пустырь через дорогу? Чего только на нем не пытались выращивать — ничего не прижилось. Завод потом построили, но и завод сгорел. Он ждет винограда, понимаешь? Он для винограда и предназначен.

Мне хотелось делиться с Артуром всем, о чем сама думала и мечтала, хотелось обратить его в свою веру: в конце концов, и в нем течет четвертинка русской крови.