Наталия Волкова - Бремя - История Одной Души

— Если не поздно — передайте сейчас, — попросила она тихо. — Я скоро возвращаюсь обратно, в Россию.

— Конечно, не поздно, такое не может быть поздно. Где вы остановились? — И Майкл с готовностью открыл записную страницу сотового.

Несса назвала адрес.

— Извините, не знаю, как проехать, совсем недавно в этих местах...

— Не беспокойтесь, — я живу в горах, мне здесь каждый камень известен. Вы не откажете в удовольствии отобедать со мною завтра? Неподалеку от вашего городка есть замечательное кафе.

* * *

На следующий день около часу дня Майкл заехал — уже на другом автомобиле, ультрасинем полуспортивном «экклипсе» — за Ванессой. Он был абсолютно трезв, однако, похоже, плохо спал ночь — под глазами и у переносицы проступали круги, сероватые и блуждающие, как тучи.

— Добрый день, Ванесса. Как вы себя чувствуете? — поприветствовал он, галантно распахнув перед нею пассажирскую дверь.

— Добрый день, Майкл. Спасибо. Хорошо.

— Нет, я в самом деле интересуюсь, как вы себя чувствуете, — пояснил Майкл. — Во всех подробностях.

— Ну, если вы в самом деле интересуетесь, может, я вам и расскажу. Позже. Я думала, что вы спрашиваете из вежливости.

— Я никогда и ничего не делаю из одной только вежливости, — ответил Майкл. — Жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на реверансы. Я вижу у вас следы шрамов на лице, и вы похудели. В некотором роде меня это беспокоит. Честно сказать, вчера я вас даже не узнал в первую минуту, но ваши глаза, Ванесса... их не спутаешь ни с какими другими. Впрочем, и глаза другие. Извините, наверное, женщинам не говорят о таком, но мы ведь — старые приятели, не так ли?

— Чем же они другие? — спокойно поинтересовалась Несса.

— Я до сих пор не дал этому определение...

Они подъехали к одноэтажному ресторану с фасадом из лилового стекла, полного каких-то неясных, загадочных отражений. С крыши свисали гирлянды вьюна и папоротника, сплетенные в тонкие, длинные пряди.

— Это все же не то место, куда вы приглашали меня вчера, слишком роскошно для кафе...

— Не могу же я такую женщину, как вы, привести в забегаловку. К тому же мне показалось, что от ресторана вы бы отказались... Я прав?

— Вы правы, Майкл, опять правы, — подтвердила Несса, вспомнив с усмешкой вчерашний комментарий его спутницы о том, что «милый, ты абсолютно прав, и я абсолютно с тобой согласна». Некоторым людям, действительно, важно знать, что они всегда правы.

И в этом заведении Майкла хорошо знали, встречали как родного неподдельно радостными приветствиями и рукопожатиями. Метрдотель кланялся Ванессе и забегал вперед, расчищая дорогу и интересуясь делами одного из самых желанных и щедрых на чаевые посетителей.

— Как вы поживаете, мистер Радофф, мы уже по вас начали скучать... прекрасно выглядите... ах, да, путешествовали, ну что там за океаном? ...как там Европа? ...сам давненько не бывал дома... может, соберусь осенью, у нас в октябре еще совсем тепло, лучший сезон.

Метрдотель был родом из Сицилии.

Они заказали рыбу на гриле — для джентльмена, овощи на пару — для леди, и наконец их оставили в покое.

Ванесса сидела прямо, скрестив руки. На ней было нежно-зеленое, ниже колен шелковое платье — единственная покупка, которую она сделала за весь этот год на весенней распродаже, и только потому, что платье и цветом, и фасоном напомнило другое, давнишнее, какое в молодости носила мама.

Майкл смотрел на нее не отрываясь и молчал. Молчание его резало слух. О чем он думал? О чем-то очень не свойственном ему, грустном, потому что взгляд впервые, насколько Несса могла помнить этого человека, затуманился, углубился. Он смотрел и, действительно, не узнавал в сидящей напротив него женщине ту, которую встретил несколько лет назад при невероятных обстоятельствах, в умопомрачительном любовном треугольнике — двое безнадежно любят одну, она же не любит никого, но по лишь одной ей ведомым причинам не отпускает от себя ни того ни другого, — какой достоин прозорливого пера и романа. И он как-то взял грех на душу — включил терзающий его воображение сюжет в свою последнюю книгу, но сюжет не пошел, строка не двигалась, слова не оживали, и сам автор долго сидел над вымученными страницами в растерянности и даже негодовании на своих ходульных героев и на самого себя за недостаток таланта, пока не вычеркнул интригующую любовную историю из канвы повествования полностью и без остатка. Потом, какое-то время тяжело переживая свою творческую неудачу, он пытался анализировать ее. Почему не получилось, почему не одушевилось то, что вынашивалось с самозабвенной интенсивностью, что же встало преткновением, непреодолимой преградой? — и в конце концов однажды, пересматривая старые, еще школьные фотографии, понял: Андрей, закадычный друг детства, единственный, пожалуй, друг и единственный во всем окружении по-настоящему порядочный, бескомпромиссный человек, одержимый невероятной жаждой жизни, кем сам Майкл восхищался, о ком долго, не по-мужски скорбел, оказывался сложнее и глубже любых слов, любых литературных оборотов. Да и Ванесса с ее непроницаемой сутью, эмоциональной, почти неземной ранимостью и дымчатой красотой, которая совершалась будто бы за газовой вуалью при тревожном ворковании голубей и тоскующем перезвоне родников (красотой, которая ушла теперь, ушла безвозвратно, но нет, все же нечто иное появилось вместо — необычайная внешняя открытость, прямота и новая, не зазывающая, не темная, как прежде, но осветленная и очищенная, словно облако после бури, печаль — печать вечности) — та Несса тоже не поддавалась описанию.