Лев Гумилёв - Дар слов мне был обещан от природы

Наступила осень. Ночи — холоднее и темней.
Налетает ветер, листья рвет с полунагих ветвей,
Поднимает пыль и гонит по земле среди камней.
Так всегда: мгновенна юность, старость вслед спешит за ней.
Я сижу на том же месте, и печаль в душе моей.

Птицы певчие заснули, лишь вороний слышен крик,
Словно шум от крыл Мункира в чащу мертвую проник.
Красота ушла из мира, пожелтел Шамрана лик.
Как судьба непостоянна, как лукав ее язык:
Что она создаст однажды, то разрушит в тот же миг.

И встает в воспоминанье светлой ночи тишина,
Час, когда плыла в молчанье венценосная луна.
Властной силой на свиданье Мариам влекла весна,
А сегодня без дыханья, в белом саване она,
Без движенья, без желанья, вечной тьме обречена.

Над могилою согнувшись, горсть за горстью сыплет прах
Одинокий старец. Горе и тоска в его глазах.
Вновь и вновь к немой могиле обращается в слезах.
Злая участь прядью белой зазмеилась в волосах.
Видно, он боролся много и не знал, что значит «страх».

Вдруг горбатая старуха незаметно подошла,
Затряслась, меня увидев и, дрожа, произнесла:
«Сто проклятий тегеранцам, приносящим столько зла!
Да погибнут эти люди за греховные дела!»
Так кричала и ногтями щеки до крови рвала.

«Матушка, — ее спросил я, — но моя ли тут вина,
Что грустит почтенный старец и что гневом ты полна?
Расскажи мне, что случилось!» И ответила она:
«Тегеранцем недостойным дочь его совращена
И была сегодня втайне от родных погребена».

Я рассказ старухи слушал, состраданием томим.
Не встречал я старца раньше и не знал, что было с ним.
Но когда открылось имя Мариам ушам моим,
Словно вспыхнуло все сердце и поднялся черный дым.
Все прослушал до конца я, молчалив и недвижим.

«Ярким светочем Шамрана эта девушка слыла.
Стан был строен, косы длинны, грудь высокая бела.
И умом была богата и хозяйственна была.
Но лукавому мальчишке честь и душу отдала,
Полюбила, обманулась и от горя умерла.

Он за ней два года бегал, непрестанно повторял:
„Ты — Ширин, перед тобою я Фархадом нежным стал“.
Он манил девчонку счастьем и жениться обещал,
Но прошло в любви полгода, стал он вдруг угрюм и вял.
И теперь не встреч с любимой, а разлуки он искал.

Этой осенью сказал он: „Наша страсть прошла, как сон,
А жениться предлагают мне давно со всех сторон“.
С издевательской насмешкой дал совет постыдный он:
„Брось Шамран, а в Шахре-ноу есть веселенький притон.
Поживешь там без печали, а потом из мира вон“.

Как-то опиуму дозу принесла она домой,
Приняла и той же ночью обрела навек покой.
На земле отец остался с окровавленной душой,
Сам одел он дочку в саван, сам укрыл ее землей,
Чтоб от жителей Шамрана скрыть позор ее и свой.

О, проклятье тегеранцам! Слабы мы, они сильны.
Что хотят — то могут сделать и не чувствуют вины.
Им аллах воздаст за это. Будут все обречены!»
Тут старуха замолчала. И, без слов удручены,
Мы стояли неподвижно у заброшенной стены.

Под черной землей теперь Мариам.
Ты спишь, моя милая дщерь Мариам!
Земным обольщеньям не верь, Мариам!

Трое суток промелькнули с похорон, как смутный миг.
Вновь к могиле возвратился горем сломленный старик.
Он чело склонил угрюмо и к надгробию приник.
Я с прогулки возвращался, старика увидел лик,
И нашел слова участья мой взволнованный язык.

Пусть господь тебя утешит в неизбывной скорби час.
Ноет сердце — мне известно, что случилось здесь у вас.

Господин, ты разве слышал о беде моей рассказ?

Да, я слышал, о несчастный, что светильник твой угас.
Розу юную землею бог укрыл от наших глаз.

Только вспомню тегеранца, что с нечистою душой
Для утехи скоротечной растоптал цветок такой,
Шлю я тысячу проклятий на ничтожный род людской,
Он отродье обезьянье, змей с холодной чешуей.
Я плюю на злое небо, что плодит мерзавцев рой.

Из-за юного мерзавца ненавидишь ты людей.
О, поверь, он в этом мире не единственный злодей.
Если хочешь, то послушай о лихой судьбе моей.
Сам я родом из Кермана. Видел много светлых дней,
Уважаем был, и шаху я служил других честней.