Лев Гумилёв - Дар слов мне был обещан от природы

Мудрецы, в их споре бесконечном,
Не сказали нового о вечном.

Суфий-мистик в порванной рубахе
Нам твердит: «Конец всего в аллахе».

Все всегда уверенно и строго
Утверждают вездесущность бога.

Человек — лишь сущего частица,
Мир — изменчивые божьи лица,

Жизнь — огонь его великолепья,
Но, как прежде, нем и глух и слеп я.

Неизвестность только утверждаем,
Коль ее мы богом называем.

Я не только плоть — добыча тленья,
Нет! Я — ум, любовь, воображенье.

Чувства эти памятью упрочив,
Создаю сознаньем дни и ночи.

Жизнь — стоянка в этом мире бренном,
Наслажденье и страданье тленны.

Неужели я — пустое зданье?
Нет, меня наполнило сознанье.

И пока сознанье бьется в теле,
Я есть я, и есть я в самом деле.

Но, уйдя, оно возьмет с собою
Все, — и вмиг не станет нас с тобою.

И нельзя сказать, что с миром будет,
Что останутся на свете люди.

Под куполом синим на скудной земле
Великий и малый несчастны равно.
Окрестности сущего тонут во мгле,
И мне ли достанется счастья зерно?

Разъял я материю силой ума
И обнял просторы вселенной умом,
Но сущее — только бездонная тьма,
Лишь искра сомнения светится в нем.

Кругом ни луча, и заметна для нас
Лишь искра сомненья, лишь блеклая дрожь.
Влюблялся я в истину несколько раз,
Но истинно то, что и истина — ложь.

Чуть утро из мрака является нам —
Грядущего вечера стелется дым.
Утехи и горе, победа и срам,
Как призраки, грезятся чувствам моим.

Мятежная мысль, зародившись в тиши,
Подобна фелюге без мачт и руля,
Она погрузится в пучину души,
И волны покроют скелет корабля.

С начала творенья природа дала
Законы, что стоят не дешево нам:
Наследственность давит нас, словно скала,
А знанье и опыт — отрада умам.

Коль дух мой — лишь умерших предков тюрьма,
То сам я не больше, чем груда золы,
Но коль я хозяин души и ума,
Наследственность — только мои кандалы.

Мой прадед был воин, ученым был дед,
Мой дядя — чиновник, поэт мой отец,
А я, после них появившись на свет,
Чиновник и воин, поэт и мудрец.

Мой дед торговал, и отец оттого
Хотел, чтоб учился коммерции я,
Но даром пропали внушенья его,
От них лишь душа изнывала моя.

Не воин я, не переписчик бумаг,
Не хитрый купец, не суфийский монах.
Всему, что встречаю, — я враг и не враг:
Все знаю, но это познание — прах.

Я тверд, но коварного неба рука
Пускает в меня за стрелою стрелу,
Как будто мишенью такого стрелка
Я стал, превратившись в немую скалу.

Не бери второй жены, много смуты будет с ней,
Много шуму и хлопот, а покой всего нужней.

Взяв себе еще жену, отвечай мне, почему ж
Ты не хочешь, чтоб у ней появился новый муж.

Спор двух женщин рассудить никогда никто не мог,
Справедливость соблюсти может лишь один пророк.

Ты ведь знаешь женский нрав; разве нужно, чтоб жена,
Вечной ревностью томясь, каждый день была грустна?

Разве это хорошо, коль в гареме без конца
Будут лгать и ревновать огорченные сердца.

И бороться за тебя будут с яростью зверей
Чувства жен и их плоды: дети разных матерей.

Мысли добрые любовь пробуждать в сердцах должна,
С ложью, завистью, тоской не помирится она.

Наших смут причина в том, что не любит брата брат, —
Дети разных матерей — те вражды не прекратят.

И всегда в стране у нас будет скрытая война,
Если женщина в чадре и в гарем заключена.

Честь не может уберечь покрывала темный дым,
Под чадрой куда вольней мыслям суетным и злым.

Ты добро везде увидишь, посмотри на мир светло,
Подозрительно посмотришь — и везде увидишь зло.

Если взором ты окинешь всю обитель бытия,
То тебе предстанет блеска несказанного струя.

Лишь от глупых и жестоких светлый день в глубокой мгле.
Не старайся видеть облик вечной злобы на земле.