Лев Гумилёв - Дар слов мне был обещан от природы

Пусть саблею солнце из рода пророка взмахнет,
Чтоб вымер потомков Аббаса безжалостный род,
Чтоб стала земля бело-красною, словно хулла,
И истинной вере дошла до Багдада хвала.

Обитель пророка — его золотые слова.
А только наследник имеет на царство права.
И, если на западе солнце взошло, не страшись
Из тьмы подземелий поднять свою голову ввысь.

Я ни ада, ни рая не сумею найти.
Из чего мою глину Ты содеял, Господь?
Как блудна, как безбожна, как несчастлива плоть,
Ни надежды, ни веры не имею в пути…

Когда-то я в книге какой-то читал,
Что некто во сне Сатану увидал.
Тот был кипариса стройнее на вид,
И свет исходил от прекрасных ланит.
Сказал человек: «О отец суеты!
Пожалуй, красивее ангелов ты,
А в банях украдкой рисуют тебя,
Противно и гадко рисуют тебя».
Тут див, испустивши рыданье и вздох,
Ответил: «Ты видишь, не так уж я плох.
Во мне безобразного нет ничего,
Но кисти в руках у врага моего».

Пей вино!
Сожги святые книги!
Брось огонь в святилище Каабы!
Гостем будь языческих кумирен!
Только людям не твори обиды.

Я дома любимой под вечер достиг.
Там вздох мой из боли сердечной возник,
А пыль, что упала с ее башмака,
К глазам я прикладывать ныне привык.

Вдова, если даже из близких она,
Для нового мужа — змея, не жена.
Скорми хоть мосамму, хоть курицу ей,
Она лишь покойнику вечно верна.

Трех любимых имею друг друга пестрей,
Куропаточка-друг, попугай, соловей.
К попугаю моя потянулась рука,
Соловей с куропаткой бежали скорей.

Как печально, что наши сердца не в ладу,
Ты смеешься, я плачу, тоскую и жду.
Полюбившее сердце — сгоревший кебаб,
Так не жги ж его больше, как душу в аду.

Темноокая мне померанец дала,
Я подумал: «От бога посылка пришла».
И отвел ее за угол, за руку взял,
А она поцелуем меня обожгла.

Переулком моя дорогая идет.
Аромат ее локонов ветер несет,
Всколыхнул он мне душу известьем о ней,
От молитвы отвлек засмеявшийся рот.

Летом зной изнуряющий, мучит жара,
А зимою ветров со снегами игра.
Хорошо лишь весною, когда в Ноуруз
Приглашения слышишь с любого двора.

Дорогая, расстаться с душой не беда,
Расставание с другом труднее всегда,
Я собрался в дорогу, а милая здесь.
Как могу без нее я скитаться года?

Можно сердце красоткам небрежно отдать,
Можно другу покой безмятежный отдать,
Ну, а если садовник согласие даст,
Можно ключ от души самой нежной отдать?

Увязала вьюки и ушла поскорей
За кочевьем в бескрайность далеких степей,
Беззаботность и юность и гордость моя,
Все ушло за кочевьем любимой моей.

Показалась звезда, а за нею луна,
Ночь ясна, каравану дорога видна.
Не спеши караванщик, подруга моя
Так нежна и слаба, — не отстала б она.

Чем я был? Был в ладони любимой иглой,
И меня она крепко сжимала рукой.
Смерть пришла, чтобы душу забрать у меня,
Но душа моя скована с милой душой.

Раз умирал скупец, скорбя о той казне,
Что он копил всю жизнь, пренебрегая сном;
О треволнениях, что он переносил.
Крестьянский урожай к себе сбирая в дом.
Несытому, ему, как выпить океан,
Был караван-сарай, наполненный зерном.
Он этого зерна за всю бы жизнь не съел,
Но строгий вел учет ему он день за днем.
Вот умер скряга так, как прочие скупцы.
И вот уже никто не говорит о нем.
А что же доброе он в жизни совершил?
Лишь то, что умер он в ничтожестве своем.