Лев Гумилёв - Дар слов мне был обещан от природы

И я, твой поклонник,
Иду за тобой
От пытки сансары
В нирваны покой!

Душа бессмертна! Жить ей бесконечно!
Вот дикая фантазия, достойна
Она Лойолы или Торквемады!
Мутится разум, застывает сердце.

Носить твое лицо навеки в сердце
И знать, что ты привязана к другому,
Тебя с ним видеть вместе и томиться, —
Ох, даже рай тогда мне станет адом!

Творца хвалить? За что? Уж не за то ли,
Что в сердце у меня огонь возжег он,
В насмешку предопределив разлуку;
Рай показал и затворил ворота!

Но господу дерзить я не желаю;
Зачем мне трогать верующих чувства?
К чему уподобляться мне актеру,
Пугающему мир мечом картонным?

Я не романтик. Дым мифологичный
Рассеялся давно. Меня не тешит
И не пугает больше мглистый призрак
Утраченной и стародавней веры.

Ведь что есть дух? Он создан человеком,
Дал человек ему свое подобье
Затем, чтоб сотворить себе тирана.

Одно лишь безначально, бесконечно:
Материя — она живет и крепнет.
Ее один могущественней атом,
Чем боги все, все Ягве и Астарты.

В пространства бесконечном океане
Встречаются там-сям водовороты,
Они кружатся, бьются и клокочут,
И все они — планетные системы.

В пучине этой волны — все планеты,
В них пузырьков ничтожных миллиарды,
И в каждом что-то видится неясно,
Меняется, взбухает — до разрыва.

Все это — наши чувства, наши знанья,
Ничтожный шар в материи пучине.
С их гибелью водоворот утихнет,
Чтоб закружиться снова, в новом месте.

Круговорот бесцелен, безначален
Всегда и всюду; звезды и планеты,
Вплоть до бактерий или инфузорий,
Идут по одинаковой дороге.

Лишь маленькие пузырьки людские,
Вобравшие в себя кусок пучины,
Мечтают, мучаются и стремятся
Вместить в себя вселенной бесконечность.

Они ее себе уподобляют,
Дают ей облик, сходный с человечьим,
Потом они пугаются, как дети,
Созданий своего воображенья.

Я не дитя, я не боюсь видений,
Я только узник в этом доме пыток,
Душа моя на волю жадно рвется,
В материю обратно хочет кануть.

Стремится бедный пузырек взорваться
И погасить больную искру — разум,
И ничего из свойств людских не хочет
С собою взять, спасаясь в бесконечность.

«Самоубийство — трусость,
Уход из рядов,
Злостное банкротство…»
Ох, как много слов.

Господа, вы про трусость
Молчали бы лучше.
Вам известно ль, как сладко
На пыточных крючьях?

Вы ли нюхали порох
В бесконечной войне,
Вы ли лбом пробивали
Выход к свету в стене?

«Грешник — самоубийца,
Хуже грешника нет».
Пусть вам слово Христово
Даст на это ответ.

Шел Христос по дороге
С верной паствой своей,
И увидел: в субботу
Пашет в поле еврей.

«Не грешит ли он, авва?» —
Кто-то задал вопрос.
И к работнику строго
Обратился Христос:

«Если знаешь, что сделал, —
Блажен ты еси,
А не знаешь, что сделал, —
Ты проклятый еси.

Если знал ты, что делал, —
То закон твой ты сам,
А не знал ты, что делал, —
То закон тебе пан» [60].

Для знающих — знание
Их высший закон,
Закона не знающий
Пусть оземь бьет лбом.

Раз знаю, что делаю,
То знаю лишь я —
И тот, кто узнал меня,
Полнее, чем я.

Такой удобный инструмент,
Холодный и блестящий.
Один нажим… один момент…
И крови ключ кипящий…
Негромкий крик, а там, ей-ей,
Всему — поклон покорный.
Вот все лекарство для моей
Болезни — грусти черной.

В изящный этот инструмент
Патрончик задвигаю,
Взамен любимой, на момент,
Я к сердцу прижимаю
Его… Нажим… негромкий звук,
Как от свечи задутой…
Он мягко выпадет из рук,
С меня ж сорвутся путы.

Один момент — ну разве грех?
К чему нести страданье?
Хоть тут позвольте без помех
Мне выполнить желанье.
Истлел орешек — ну так прочь
И скорлупу пустую!
Один нажим — и в эту ночь
без снов навек усну я.

Что белеет средь зеленой чащи?
Снег ли это, лебедей ли стая?
Был бы снег там, он давно бы стаял,
Лебеди бы в небо улетели;
Нет, не снег там, не лебяжья стая:
Хасан-ага там лежит в палатке.
Там страдает он от ран жестоких;
Навещают мать его с сестрою,
А любимой стыдно показалось.
Затянулись раны и закрылись.
И тогда он передал любимой:
«В белом доме ждать меня не нужно,
Ты в семье моей не оставайся».
Услыхала люба речь такую,
Горьких мыслей отогнать не может.
Топот конский слышен возле дома;
Побежала женщина на башню
И прильнула там она к окошку;
Вслед за нею бросились две дочки:
«Что ты, наша матушка родная,
Не отец наш на коне приехал,
А приехал дядя Пинторович».
Воротилась женщина на землю,
Крепко брата обняла и плачет:
«Ой, мой братец, срамота какая!
Прогоняют от пяти малюток!»
Бег спокоен, не сказал ни слова,
Лишь в кармане шелковом пошарил
И дает ей запись о разводе,
Чтобы все свое взяла с собою,
Чтоб немедля к матери вернулась.
Прочитала женщина посланье.
Двух сыночков в лоб поцеловала,
А двух дочек в розовые щеки,
Но с меньшим сынком, что в колыбельке,
Слишком трудно было расставаться.
За руки ее взял брат суровый,
И едва лишь оттащил от сына,
Посадил он на коня сестрицу
И поехал в белое подворье.
Долго дома жить не удалось ей,
Лишь неделю пробыла спокойно.
Род хороший, женщина красива,
А такую сразу едут сватать.
Всех упорней был имоский кадий.
Просит брата женщина, тоскует:
«Милый братец, пожалей сестрицу.
Новой свадьбы мне совсем не надо,
Чтобы сердце с горя не разбилось
От разлуки с детками моими».
Бег спокоен, ничему не внемлет,
Принимает кадиевых сватов.
Просит брата женщина вторично.
Чтоб послал он белое посланье.
Написал бы просьбу от невесты:
«Поздравленье шлет тебе невеста,
Только просьбу выполни такую:
Как поедешь к ней ты на подворье
С господами сватами своими.
Привези ей длинную накидку,
Чтоб она свои закрыла очи.
Не видала бедных сиротинок».
Кадий принял белое посланье,
Собирает он нарядных сватов,
Едет с ними за своей невестой.
Сваты ладно встретили невесту
И счастливо возвращались с нею,
Проезжали мимо башни аги.
Увидали девочек в оконце,
А два сына вышли им навстречу
И сказали матери с поклоном:
«Дорогая матушка, зайди к нам.
Вместе с нами нынче пообедай»
Услыхала Хасанагиница,
Обратилась к старшему из сватов:
«Старший сват, прошу я, ради Бога,
Возле дома сделай остановку,
Чтоб могла я одарить сироток».
Кони стали у подворья аги.
Матушка одаривает деток:
Двум сыночкам — с золотом кинжалы,
Милым дочкам — дорогие сукна,
А дитяте малому послала
Одеяльце — колыбель закутать.
Это видит храбрый Хасан-ага.
И зовет он сыновей обратно:
«Возвратитесь, милые сиротки!
Злая мать не сжалится над вами.
Сердце у нее подобно камню».
Услыхала Хасанагиница,
Белой грудью на землю упала
И рассталась со своей душою
От печали по своим сиротам.