Джозеф Киплинг - Избранные произведения в одном томе

— А русские? Долго они были с тобой?

— Один был француз. О, дни, и дни, и дни. Теперь все горцы уверены, что все русские — нищие. Клянусь Юпитером! У них не было ничего, кроме того, что я доставал им. А я рассказывал простому народу — о, такие рассказы и анекдоты! Я расскажу вам все, когда вы придете к старику Лургану. Славный будет вечерок! Мы оба отличились! Да, а они выдали мне удостоверение. Славная шутка. Видели бы вы их, когда они удостоверяли свои личности в Союзном банке! И, благодаря Всемогущему Богу, вы так хорошо добыли их бумаги! Вы не очень смеетесь, но будете смеяться, когда выздоровеете. Ну, теперь я прямо отправляюсь на железную дорогу и уберусь отсюда. У вас будет всюду кредит на Игру. Когда вы придете туда? Мы очень гордились вами, хотя вы и задали нам страху. В особенности Махбуб.

— А, Махбуб? Где он?

— Продает лошадей, конечно, здесь, по соседству.

— Здесь? Зачем? Говори медленно. У меня в голове еще есть какая-то тяжесть.

Бенгалец застенчиво поглядел на кончик своего носа.

— Ну, видите, я человек боязливый и не люблю ответственности. Вы были, знаете, больны, и я не знал, где, черт возьми, находятся бумаги и сколько их. Поэтому, когда я пришел сюда, я телеграфировал Махбубу — он был на скачках в Мируте — и рассказал ему, как обстоит дело. Он является со своими слугами, совещается с ламой и потом называет меня дураком и вообще был очень груб со мной.

— Но почему, почему?

— Вот это-то я и спрашиваю. Я только намекнул, что если кто-нибудь украл бумаги, то мне нужно несколько сильных, храбрых людей, чтобы выкрасть их. Видите, они страшно важны, а Махбуб Али ведь не знал, где вы находитесь.

— Махбуб Али должен был ограбить дом сахибы? Ты сумасшедший, бабу! — с негодованием сказал Ким.

— Мне были нужны бумаги. Предположим, она украла их? Я думаю, это было просто практическое предположение. Вам это не нравится, э?

Местная поговорка, которую нельзя привести, выразила силу неодобрения Кима.

— Хорошо, — Хурри пожал плечами, — о вкусах не спорят. Махбуб также рассердился. Он продал здесь всех своих лошадей и говорит, что старуха настоящая старая леди, и он не снизойдет до таких неджентльменских поступков. Мне все равно. Я получил бумаги и был очень рад моральной поддержке со стороны Махбуба. Я говорю вам, я человек боязливый, но каким-то образом, чем боязливее я бываю, тем больше попадаю в чертовски затруднительные положения. Потому я радовался, что вы были со мной в Чини, радовался и присутствию Махбуба вблизи. Старая госпожа бывает иногда очень груба относительно меня и моих прекрасных пилюль.

— Да смилуется Аллах! — сказал, приподымаясь на локте, обрадованный Ким. — Что за удивительная тварь бабу вообще! И этот человек шел — если действительно шел — с ограбленными, разгневанными иностранцами?

— О, это было ничего после того, как они отколотили меня, но если бы я потерял бумаги, то дело вышло бы серьезное. Махбуб, он также чуть не отколотил меня и отправился совещаться с ламой. С этого времени я стану заниматься исключительно этнологическими исследованиями. Теперь прощайте, мистер О'Хара. Я могу, если потороплюсь, попасть на поезд, отходящий в Умбаллу в 4 часа 25 минут пополудни. Вот славное будет времечко, когда мы расскажем всю эту историю мистеру Лургану! Я представлю хорошее официальное донесение о вас. Прощайте, мой дорогой, и, когда будете волноваться, пожалуйста, не употребляйте магометанских выражений в тибетском платье.

Он дважды пожал ему руку — бабу с головы до пят — и открыл дверь. С освещенным солнечным светом, полным торжества лицом он вернулся к роли смиренного шарлатана из Дакка.

«Он обокрал их, — думал Ким, забывая о своем участии в этом деле. — Он обманул их. Он лгал им, как бенгалец. Они дали ему удостоверение. Он насмехается над ними, рискуя жизнью, — я ни за что не пошел бы к ним после выстрелов из пистолета — а потом говорит, что он боязливый человек. Нужно мне опять идти в мир».

Сначала ноги у него гнулись, как плохие чубуки, и, когда он вышел на воздух, лучи солнца ослепили его. Он присел на корточки у белой стены, переживая в уме все события длинного путешествия с носилками, опасения за слабость ламы, и, когда прошло возбуждение, стал жалеть себя. Соприкосновение с внешним миром пугает измученный ум, как удар шпор необъезженного коня. Достаточно, вполне достаточно того, что выкраденное из корзины имущество взято, сбыто с его рук, из его владения. Он пробовал думать о ламе, удивляться, как он попал в ручей, но обширность мира, видимого из-за ворот переднего двора, отгоняла всякие связные мысли. Потом он смотрел на деревья и большие поля с соломенными хижинами, скрывавшимися между созревающей пшеницей, смотрел странным взглядом, который не мог определить величины вещей, их размеров и предназначения, смотрел пристально в течение получаса. Все это время он чувствовал, хотя не мог высказать словами, что душа его не находится в общении с окружающим ее миром, что она словно зубчатое колесо, не связанное ни с каким механизмом, как бездействующее зубчатое колесо дешевой, испорченной уже машинки для раскалывания сахара.