Джозеф Киплинг - Избранные произведения в одном томе

— Я повидала кое-что на свете, — сказала она, смотря на нагруженные подносы, — и знаю, что женщины бывают двух сортов: одни отнимают силу у человека, другие возвращают ее. Прежде я принадлежала к первому сорту, теперь ко второму. Ну, не изображай жреца передо мной. Я только пошутила. Если эта шутка не нравится теперь, то понравится, когда опять пойдешь разгуливать по дороге. Кузина, — прибавила она, обращаясь к бедной родственнице, которая не переставала превозносить ее милосердие, — у него появляется румянец, словно на коже только что вычищенной скребницей лошади. Наша работа похожа на отделку драгоценных вещей, которые потом бросают танцовщице, не правда ли?

Ким сел и улыбнулся. Страшная слабость спала с него, как старый башмак. У него чесался язык для свободного разговора, а неделю тому назад малейшее слово рассыпалось в его устах, словно пепел. Боль в затылке (которой он, вероятно, заразился от ламы) прошла вместе с другими болями и дурным вкусом во рту. Обе старухи, несколько более, чем прежде, но все же слишком озабоченные своими покрывалами, кудахтали так же весело, как курица, вошедшая в открытую дверь.

— Где мой Служитель Божий? — спросил он.

— Послушайте его! Твой Служитель Божий здоров, — отрывисто сказала старуха, — хотя это не его заслуга. Если бы я знала, какими чарами можно его сделать благоразумным, я продала бы мои драгоценности и купила эти чары. Отказаться от хорошей пищи, приготовленной мной самой, и отправиться бродить по полям целых две ночи с пустым желудком и в конце концов свалиться в ручей — это вы называете святостью? Потом, когда он почти разбил то, что ты оставил мне от моего сердца, он говорит, что считает свой поступок заслугой. О, как одинаковы все мужчины! Нет, не то, он говорит, что освобожден от всякого греха. Это и я могла бы сказать ему прежде, чем он вымок. Теперь он здоров, это случилось неделю назад, а по-моему, пропади она, такая святость! Трехлетний ребенок поступил бы умнее. Не беспокойся о Служителе Божьем! Он смотрел за тобой в оба, если только не переходил вброд наших ручьев.

— Я не помню, чтобы видел его. Я помню, что дни и ночи проходили, словно белые и черные полосы, то открывающиеся, то закрывающиеся. Я не был болен: я только устал.

— Упадок сил, который наступает обыкновенно у людей постарше на несколько десятков лет. Но теперь все кончено.

— Магарани, — начал было Ким, но под влиянием ее взгляда переменил это обращение на более нежное, — матушка, я обязан тебе жизнью. Как благодарить тебя? Десять тысяч благословений на твой дом и…

— Пускай дом остается без благословения (невозможно точно передать слова старухи). Если хочешь, благодари Бога, как жрец, а если хочешь, благодари меня, как сын. О небо! Неужели я для того переворачивала и подымала тебя, шлепала и выворачивала тебе пальцы, чтобы ты забрасывал меня изречениями? Твоя мать, вероятно, родила тебя, чтобы разбить себе сердце? Что ты сделал ей, сын?

— У меня не было матери, матушка, — сказал Ким. — Мне говорили, что она умерла, когда я был маленьким.

— Так никто не может сказать, что я похитила ее права, если, когда ты снова пойдешь по дороге, этот дом будет одним из тысячи, в которых ты находил приют и забывал после легко брошенного благословения. Ну, ничего. Мне не надо благословений, но… но… — Она топнула ногой на бедную родственницу. — Возьми подносы в дом, зачем в комнате старая пища, о зловещая женщина!

— Я… я также родила в свое время сына, но он умер, — захныкала сгорбленная, скрытая покрывалом фигура. — Ты знаешь, что он умер! Я только дожидалась приказания убрать подносы.

— Это я зловещая женщина! — с раскаянием крикнула старуха. — Мы, спускающиеся к чаттри (большие зонты над горящими огнями, где жрецы принимают последние пожертвования), хватаемся изо всех сил за тех, кто несет чаттри (кувшины с водой — молодые люди, полные жизни, хотела сказать она, но игра слов вышла неудачной). Когда не можешь танцевать на празднике, то приходится смотреть из окна, а положение бабушки забирает все время у женщины. Твой учитель дает мне теперь все амулеты, какие я пожелаю, по-видимому, потому, что он освободился от грехов. Хаким в очень плохом настроении эти дни. Он отравляет моих слуг за недостатком более важных людей.

— Какой хаким, матушка?

— Тот самый человек из Дакка, что дал мне пилюлю, которая разорвала меня на три части. Он пришел сюда неделю тому назад, словно заблудившийся верблюд, клялся, что вы с ним были кровными братьями по дороге в Кулу, и притворялся страшно встревоженным состоянием твоего здоровья. Он был очень худ и голоден, и потому я велела напичкать его с его тревогой.