Каролина Светлая - Дом «У пяти колокольчиков»

Душа молодой девушки уподоблялась, по его мнению, лесной чаще, окруженной кольцом непроходимых болот, и когда кто-либо, привлеченный ярко пестреющим на их поверхности ковром из цветов и трав, неосторожно ступал на него, то, едва сделав первый шаг, начинал тонуть, и чем больше сопротивлялся, тем глубже погружался в мрачную глубину, в эту с умышленным коварством поставленную для него западню. Кому же посчастливилось миновать опасный рубеж, кто не пал жертвой ее лицемерного искусства, фальши, развившейся в ней под влиянием принуждавших ее к этому воспитателей, кому в конце концов удалось, как ему, проникнуть в самую глубину ее души, тот оказывался в лесной чаще, исполненной, хоть и дикой, зато оригинальной, подлинной красоты, ожидавшей только руки садовника, чтобы, обрезав кое-где сухие ветки, выкорчевав пораженные болезнью деревья и сняв лишайник со здоровых стволов, он открыл доступ солнцу и воздуху, дабы все это изобилие благоуханных, прелестных, жадно рвущихся к свету бутонов и почек раскрылось и расцвело. Духовная жизнь Ксаверы оставалась до сих пор в полном небрежении; ее способности, ее силы дремали, не развиваясь; она даже не ведала, есть ли у нее сердце, хоть любовные дела были до сих пор ее единственным занятием. По всей видимости, она даже не сознавала, что живет, ибо ничто святое и дорогое не связывало ее с миром живых. Не была она никому ни дочерью, ни сестрой, ни подругой, ни возлюбленной, все это заменили богатством и роскошью, чтобы она охмелела от них, — подобное случилось, когда европейцы привезли аборигенам Америки спирт, чтобы напившись допьяна, те забыли, кто украл у них родину, чистоту нравов и свободу. Она и сейчас была не чем иным, как несчастной сироткой, испытывавшей нужду в ласке, в сердце, которое согрело бы ее, она была одной из тех рабынь, что ходят в шелках и нежатся на шелковых подушках, а к их числу принадлежала и его покойная мать, пролившая столько слез над участью несчастных, поручившая ему стать их защитником. Мог ли он не сострадать этой девушке и, забыв о прежнем своем презрении к ней, не удивляться, как она все-таки сумела сохранить в своей душе и благородство, и невинность, не допустившие ее полного падения.

А теперь послушаем Ксаверу.

— Я просила доктора фон Наттерера время от времени заниматься со мной латынью. Мне бы очень хотелось понимать, что говорится при богослужении, — объявила она бабушке, когда гость ушел.

Та ответила довольной улыбкой: внучка придумала хороший предлог, чтобы молодой человек бывал у них. Может быть, это наконец удовлетворит отца Иннокентия, уже не раз наставлявшего Ксаверу, как важно заманить Клемента Наттерера в дом, чтобы иметь возможность бдительно следить за ним. Ни для кого не было тайной, каким безграничным уважением пользовался он среди молодых людей Праги и, разумеется, хорошо знал, что происходит в этой среде. Возможно, он избегал принимать деятельное участие в тайных делах, боясь суровости своего отца, опасавшегося, как бы сын не испортил свою будущую карьеру, которая, по его расчетам, должна была привести его прямым путем в министерство; однако отец Иннокентий держал молодого человека на подозрении и причислял его к тем, кому нельзя было полностью доверять. Все еще не располагая никакими уликами против юноши, за исключением его огромной популярности, не замечая ничего подозрительного, что могло бы свидетельствовать против него, он инстинктивно чувствовал в молодом человеке куда более серьезного противника, чем все прочие. Возможно, молодой Наттерер не был сам членом какого-нибудь тайного общества, но, без сомнения, был другом, поверенным, наконец, советником многих. Духовник семьи Неповольных был глубочайшим образом убежден в этом. Ему тоже случалось видеть, как молодой человек, проходя мимо их дома, отворачивался; наводило на подозрение и то, что он избегал Ксаверы; духовник полагал, что причиной всему не может быть история с братом, ибо как он мог знать, что не во дворце, а в доме «У пяти колокольчиков» было принято решение о поступлении Леокада в семинарию? Гофмейстерина, разумеется, никому не сказала, от какого радостного известия упала в обморок его мать, а вскоре и скончалась; не могла сказать тем более, что принцесса предупредила ее: нежелательно, чтобы в обществе знали, что говорила во дворце пани Неповольная. А теперь, совсем неожиданно, Клемент сам пожаловал к ним, и будто бы под тем предлогом, что Ксавера когда-то потеряла перчатку… Событие приятное и поистине утешительное!