Каролина Светлая - Дом «У пяти колокольчиков»

Перевод Р. Белло.

Деревня Подборы лежит на холмах, над нею теснятся высокие лесистые горы, а внизу тянется веселая зеленая долина — до самой Золотой горы. Так называется отвесная высокая скала, что возвышается напротив этой деревни: будто чистое золото, сверкает она под лучами яркого солнца.

Влево от скалы среди ольшин и буйных трав раскинулась большая усадьба «На лугах», а прямо над нею стоит запустелая хибарка Скалаков.

Хозяев ее зовут совсем иначе, но как — никто в Подборах, за исключением приходского священника, не знает. Наверное, и сами они этого уже не помнят, — привыкли к тому, что люди прозвали их Скалаками, поскольку они живут возле скалы. Это, в сущности, и хорошо, что Скалаки забывчивы, — ведь славная усадебка по соседству, со всем, что к ней относится, принадлежала когда-то их семье. Одну ее половину прокутил и проиграл в карты прадедушка, с другой половиной, по его примеру, точно так же обошелся дедушка, оставив сыну только старую овчарню, из которой тот слепил себе жалкую хату, а нынешний Скалак, видно, о том лишь печется, чтобы и эта детям целой не досталась.

Пошел он в предков, и лучшего места, чем трактир, для него в целом свете не было. Жена отупела от нужды и детского крика (было у нее этих пострелов десять) и тоже махнула на все рукой. Диво ли, что однажды в доме и затопить стало нечем: ведь идти за дровами в лес на гору — не ахти какое удовольствие.

Скалак не раздумывал долго: не найдя во всем хозяйстве ни ветки, ни прутика, влез он на кровлю и сорвал с нее что смог. Когда же дранка кончилась, начал ломать стропила; затем дело дошло до чердачной лестницы, потом до крыльца, а когда сошел снег, остались от хибарки лишь четыре стены. Да еще хлев уцелел.

Только теперь это дошло наконец до его жены, хотя разговорами обычно она ему не слишком докучала.

— Нам чем хорошо? — молвила она ему однажды ночью, в страшный ливень, когда, прокочевав по всей горнице, они не сыскали клочка сухого места. — Вместо одеял у нас облака.

— Молчи, молчи, старуха, — ответил Скалак. — Не успеешь оглянуться, как будешь спать в превеликом и превысоком каменном доме, которому поистине не будет равного во всей Чехии.

— Ладно уж городить-то, — проворчала Скалачиха; она думала, что, скорее всего, в нем опять говорит хмель. Игрывал он по окрестным корчмам на скрипке и там подчас набирался так, что и света божьего не видел, а заработок его перекочевывал в карман к трактирщику.

Удивительная, беспокойная кровь текла в жилах у этих Скалаков; были они, как говорится, на большое копыто кованы, над всеми хотели верх одерживать, всех поучать, словно все еще оставались хозяевами усадьбы. А у самих дыра на дыре, и хорошо, если гордецы хоть раз в день могли поесть похлебки из ржаной муки. Прочим односельчанам это не нравилось, и без надобности с ними дела никто не имел. Они это знали и также старались избегать людей, особенно тех, кто вел тихую, размеренную жизнь, деньгу к деньге складывал, в трактире не показывался, а карты держал для уловления злых духов. Для Скалаков эти люди были немым неприятным укором, хотя и куражились они, и виду не подавали.