Даниил Мордовцев - Замурованная царица. Иосиф в стране фараона (сборник)

– Да, я немало пользовался от твоей части, – добавил Неффалим.

Их мысли и разговоры были теперь полны всем виденным. Прежде их поражали только величие и красота храмов и дворцов, невиданные аллеи сфинксов, высота обелисков, подавляющая громадность пирамид; но теперь они увидали и внутреннюю роскошь жизни египтян, блеск убранства покоев, эти толпы всевозможных рабов, рабынь, воинов.

– А эти каменные истуканы, что глядели на нас своими немигающими глазами!

– Я боялся, – наивно заметил Вениамин, – что и они сядут с нами за стол.

– Да это идолы, не люди, – возразил Дан.

– Что ж! А силою волхвования… От египтян все станется.

Мемфис и Нил все далее и далее оставались за нашими путниками. Они в последний раз оглянулись на город, в котором пришлось им испытать столько волнений и страданий, а под конец пережить такое торжество. Нил уже скрылся за холмами Мокаттама. Видны были только группы пальм, вершины гордых обелисков, да в далекой синеве запада силуэты пирамид, словно стражи, охраняющие столицу фараонов и гробы с нетленными мумиями от сыпучих песков великой западной пустыни.

– Прощай, страшный город! Прощай, страна чудес и ужасов, – тихо промолвил Рувим, – дай бог, чтобы нам больше не видать тебя.

В это время со стороны Нила и Мемфиса показалось несколько колесниц, запряженных парами коней. Колесницы, видимо, настигали наших путников. Когда приблизилась первая из них, то путники, к немалому изумлению, увидели в ней старого домоправителя Иосифова, Рамеса, который утром так ласково отпускал их с полным грузом пшеницы и с обильным продовольствием для далекого пути. За первой колесницей следовали другие, на которых находились египетские воины.

– Стойте, мужи ханаанские! – сказал Рамес, останавливая свою колесницу.

Другие колесницы с вооруженными воинами окружили караван ханаанеян. Последние остановились, не зная, чего от них хотят, и подозревая что-то недоброе… «От египтян все станется», – разом припомнились им слова одного из братьев, только что сейчас сказанные. Рамес, сойдя с колесницы, подошел к Рувиму. Доброе старческое лицо его казалось суровым.

– Так-то вы воздаете злом за добро, – сказал он. – Зачем вы украли драгоценную чашу господина моего, из которой вы вчера пили за трапезою? Из этой чаши всегда пьет господин мой. Нехорошо вы поступили.

Как гром, поразили эти слова несчастных путников. Только сейчас они с облегчением вздохнули, думая, что навсегда избавились от ужасов Египта, и вдруг такое страшное обвинение! Воровство! Воровство там, где их принимали и угощали, как царей! Немного придя в себя, Рувим заговорил взволнованным от обиды и огорчения голосом: они, дети Иакова, воры! Он, у которых есть свои богатства, свое серебро, свои стада!..

– Боже! – воскликнул он. – Мы ли слышим от господина такие слова! Не мы ли, рабы твои, господин, возвратили из самого Ханаана серебро, которое нашли в своих мешках? Как же подозревать после этого, что мы украли теперь у твоего господина серебро или золото! Обыщи нас теперь, рабов твоих, и если у кого найдешь эту чашу, пусть он умрет, а мы все будем твоими рабами.

– Пусть будет так, – сказал Рамес, – у кого найдется чаша, тот будет моим рабом, остальные же будут свободны.

Тогда братья начали сбрасывать мешки на землю и развязывать их. Рамес стал осматривать мешки, начав с мешка Рувима, потом Симеона. Во всех десяти мешках чаши не оказалось. Все вздохнули свободнее. Но еще оставался мешок Вениамина. Рамес раскрыл его… В глазах у всех сверкнули какие-то огни, синие, зеленые, красные… То были драгоценные камни и алмазы, которыми усыпана была чаша Иосифова… Чаша оказалась в мешке Вениамина.

Можно себе представить ужас и отчаяние братьев при этом несчастном открытии. Невольно глаза всех обратились на Вениамина. Пораженный более всех, он онемел, только в глазах его выражался ужас.

– И это ты! Ты! – всплеснул руками Рувим. – Ты, гордость отца нашего!

Вениамин молчал. Губы и челюсти его свела конвульсия.

– Говори же, несчастный! Ты украл? – с отчаянием злобы приступил к нему Иуда.

Вениамин продолжал молчать, конвульсивно шевеля посиневшими губами. Этого было достаточно.

– О! – простонал Иуда и с яростью стал рвать на себе одежду в клочья; братья последовали его примеру…

Это была картина такого глубокого, такого страстного отчаяния, что не только у Рамеса, но и у многих воинов навернулись на глазах слезы. Несчастные метались по земле, поднимали руки к небу, рвали на себе волосы.