Даниил Мордовцев - Замурованная царица. Иосиф в стране фараона (сборник)

Он не помнил, как очутился в своей роскошной ложнице. Уткнувшись в подушки, он рыдал, рыдал, как женщина, как ребенок!

Опомнившись немного, он торопливо умыл лицо, чтобы скрыть следы слез, и, вооружившись всею силою своей могучей, закаленной жизнью воли, снова вышел к братьям такой же величественный и спокойный, каким казался прежде.

Отведя в сторону Рамеса, он тихонько отдал ему какие-то приказания.

– Следуйте за мною, мужи ханаанские! – торжественно сказал он братьям.

Они робко последовали за ним. Их решительно подавляло все, что они теперь видели: невиданное величие дворца, громадность колоннад, среди которых они проходили, блеск и роскошь украшений, статуи богов и фараонов, толпы рабов, почтительно следовавших за ними, и в довершение всего эта величественная «палата Горуса», в которую они вступили и в которой увидели собрание сановников земли фараонов. Все это казалось им сном, «египетским волхвованием»… Они, жалкие пастухи Ханаана, и вдруг во дворце фараонов! Они, загорелые в пути, запыленные – почтенные гости псомпфомфаниха земли египетской.

– Мир вам! – сказал Иосиф, приветствуя своих гостей. Потом, обратясь лицом к остановившимся за ним братьям, добавил: – Это сыновья патриарха и владыки земли ханаанской, Иакова: они вместе с вами разделят трапезу моего дома. Займите же все места свои за столом трапезы моей.

Гости стали усаживаться сообразно своему общественному положению. Египтяне сели за одним столом, а братьев Иосифовых старый Рамес усадил за другим, лицом к лицу с египтянами. Иосиф же с женою и детьми занял особый стол.

За стулом каждого из гостей, как египтян, так и братьев Иосифа, поместились маленькие, черные как смоль рабы из пленных детей земли Куш, юные курчавые эфиопы с опахалами из страусовых перьев. Они в такт махали в воздухе опахалами, отгоняя от трапезующих и от их блюд мух и навевая на их головы прохладу. За Иосифом и его семьей стояло двенадцать рабов с опахалами. Другие рабы по мановениям и указаниям Рамеса разносили кушанья. На одном громадном блюде лежал с подогнутыми ногами баран, рога которого были позолочены; на другом – молодой бычок, голова которого украшена была гирляндою из цветов лотоса и резеды; на третьем – пирамида Хеопса и обелиск Усуртасена, искусно сделанные из разваренных на меду зерен «дурасафи»; наконец, на четвертом – великий сфинкс Хормаху, слепленный из зерен «дурашами» и мака. Впереди этих блюд шел старый Рамес и огромною пальмовою вилкою и такою же ложкою накладывал куски лакомых яств на блюда, сначала самому Иосифу и его семейству, а потом и всем гостям, причем Вениамину наложил больше всего впятеро – «пятерицею», как сказано в Книге Бытия: этим Вениамину оказывалась особая милость хозяина, возбудившая удивление во всех гостях, не исключая и самой хозяйки, Асенефы, у которой догадки и подозрения росли все более и более.

«Это его сын», – решила она в душе и покорилась своей участи в силу того обычая, что иметь детей от рабынь считалось делом вполне естественным.

Как сам Иосиф, так и его высокие гости кушали без ножей и вилок, а просто брали куски пятернею и отлично справлялись с ними при помощи пальцев и зубов.

Затем внесено было вино, и Рамес сначала наполнил великолепную серебряную чашу с драгоценными каменьями, стоявшую перед Иосифом, и подал ее хозяину, а когда последний, а потом его жена и дети отпили из чаши, стал подносить ее гостям, по порядку старшинства, начиная от жреца Петефрия, отца Асенефы, и Циамуна и кончая Вениамином. В продолжение трапезы чаша обошла пирующих много раз, но к концу обеда не была возвращена на прежнее место, на стол Иосифа, а поставлена была перед Вениамином.

Рамес так усердно угощал ханаанских гостей Иосифа, что они на другой день, уже оставив за собой Мемфис, вполне пришли в себя от праздничного угара.

– И что с ним сделалось? – говорил Рувим, вспоминая необыкновенную приветливость Иосифа. – Принял и угостил нас, точно царей.

– Да, – согласился Симеон, – все это за то, что вы привели с собой Вениамина, он уверовал, что мы не соглядаи.

– Это правда, – согласился и Иуда, – но одного я не пойму: что ему дался Вениамин? Ведь ему оказана была такая честь, какой он не оказывал и тем египтянам знатным.

– Да, точно, – отозвался Вениамин, который теперь был в восторге от египтян и от всего египетского, – передо мной наложили такие горы всяких яств, что на неделю бы хватило, так что я должен был делиться ими с Даном и с Завулоном.