Даниил Мордовцев - Вельможная панна. Т. 1

– Да, да, матушка, а я говорю о Станиславе-Августе: парень без штанов, только в твоей золотой шапке, а задает обеды, я-де круль ясновенцовый.

Императрица перелистывала уже другие письма.

– Ба! Подтверждается, что «Assemblee des notables» провалилось, а «наше собрание депутатов» вышло на славу, – несколько высокомерно сказала государыня.

«Ох, – говорил про себя старый хохол граф, – чего нам стоило расхлебать эту твою конституционную затею, которою ты пускала пыль в глаза по адресу Вольтера и всея Европы».

После этого Храповицкий подал государыне бумаги.

– Это что? – спросила Екатерина.

– Черновой журнал путешествия вашего величества по Днепру, – отвечал докладчик.

Императрица стала просматривать его.

– А это надо вычеркнуть, – заметила она, глянув на Безбородку, – тут говорится, помните, о том, как в одном месте, на Днепре, прижало к берегу галеру «Днепр»: не вышло бы пустых разглашений и глупых толков.

– Что Днепр прижал своего тезку «Днепра»? – улыбнулся неунывающий Левушка.

– Да, Левушка глупый каламбур, а может облететь всю Европу.

– Впрочем, бывает, матушка, что и тезка тезку прижимает.

– Довольно! – откликнулась в кресле императрица. – Надо показать моим гостям наше приобретение. Князь Григорий Александрович хочет всех нас потешить, покатать по морю на яхте.

И она приказала позвать к себе Потемкина, который вместе с Мамоновым распоряжался украшением на славу яхты.

Потемкин застал государыню на балконе ее временного дворца, выходившего на море. Она хотела освежиться и оставалась в том же утреннем капоте, в каком она только что принимала Нарышкина, графа Безбородку и Храповицкого: это ее всегдашний костюм до «выхода» и до «волочесания».

Она стояла на балконе, внизу которого плескалось море. Морской ветер развевал лопасти ее чепца. Тот же ветер трепал и пряди выбившихся из-под чепца седеющих кос.

– Стареюсь я, Григорий Александрович, – говорила она с грустью, – здоровье уже не то. Часто недомогаю.

– Бог милостив, матушка, – утешал ее Потемкин. – Это путешествие придаст тебе силы.

В дверях, выходивших на балкон, стоял Захар. Лицо его, видимо, выражало недовольство и беспокойство.

– Ты что, Захар? – спросила государыня.

– Что! – недовольным голосом отвечал Захар. – За вами смотри, как за маленькой… А не усмотрел, Захар виноват.

– Да чем я провинилась, Захар? – снова спросила Екатерина.

– А разве не видите, что ветер с моря, долго ли простудиться в легоньком капотишке? А там все скажут, что Захар не усмотрел.

– Кто это все?

– Вся российская держава, вот кто! Захара злодеем назовут.

Заметив улыбку Потемкина, избалованный камердинер начал злиться.

– Извольте идти в комнаты, вот что! – настойчиво заговорил он. – Я вам не позволю губить себя.

– Ах, отстань, Захар! – пожала плечами Екатерина. – Ты мне надоел своею воркотней… Уходи!

Захар, сурово глянув на Потемкина, молча удалился.

Войдя во внутренние покои, так как ветер с моря постоянно свежел, императрица велела камеристке позвать зачем-то Захара. Бросились в его комнату, пустая. Стали искать по всему дворцу, нет Захара… Где он? Что с ним?

Вдруг докладывают, что Захар на гауптвахте, под караулом. Что такое? Как на гауптвахте!.. Кто посадил?.. Никто не знает.

Весть об аресте любимого камердинера императрицы, всесильного Захара, мгновенно разнеслась между приближенными и прочими дворовыми лицами.

Императрица приказала тотчас позвать дежурного по гауптвахте. Тот явился в полной парадной форме.

– Мой камердинер Захар Зотов на гауптвахте? – спросила Екатерина.

– Так точно, ваше императорское величество.

– Кто приказал?

– По высочайшему вашего императорского величества повелению, по именному, ваше величество.

– Как! Я ничего не приказывала.

– Не могу знать, ваше величество, – смутился офицер. – Они приходят ко мне на гауптвахту и говорят: господин офицер! Я прислан на гауптвахту по высочайшему именному повелению… Государыня изволила приказать забить меня в колодки.

– И вы забили?

– Не смел ослушаться именного высочайшего императорского величества повеления.

– Ничего не понимаю.

Менее всех понимал дежурный по гауптвахте офицер.

Все присутствующие стояли в немом изумлении. Только Потемкин и Нарышкин чуть заметно улыбались, да Храповицкий усердно вытирал выступивший на лбу пот.

Екатерина уловила улыбки на лицах Потемкина и Нарышкина, сама догадалась, что Захар «куролесит». Обиженный тем, что его отослали (прогнали как собаку) с балкона за то, что предостерегал от простуды обожаемую им монархиню и ею же избалованный за его беззаветную к ней верность и любовь, он, как капризный ребенок, вздумал «насолить матушке» и велел посадить себя на гауптвахту. К этим его выходкам государыня давно привыкла и покорно иногда выслушивала, как Захар «журил» ее, или, по выражению Нарышкина, «пушил» и «мылил голову» своей самодержице, то за то, что она слишком много работает, то за ее щедрость – «сама себя разоряет». Умный и наблюдательный, Захар притворялся простачком и ворчал.