Клод-Проспер де Кребийон-сын - Заблуждения сердца и ума

— Ах, сударыня, — воскликнул я в жестоком волнении, туманившем мой разум, — вы вовсе не любили меня! Вы не взирали бы так спокойно на мое отчаяние, вы пожалели бы меня, если бы питали ко мне хоть искру нежности.

— Полноте, Мелькур! — воскликнула она. — Неужели я еще стану тешить себя мыслью, что дорога вам? Могу ли я верить, что вы боитесь потерять меня? Ведь вы сделали все, чтобы я вас разлюбила! Стремясь оправдать себя, вы без колебаний приписывали мне всевозможные пороки и даже утверждали, что я близка с маркизом и прячу его по ночам в своем будуаре!

— Как вы можете возвращаться к этому? — воскликнул я. — Я же знаю, что вы передо мной чисты.

— Да, — сказала она с улыбкой, — сегодня я чиста; но нисколько не удивлюсь, если завтра опять окажусь виновной.

— О боже, к чему опять эти пустые страхи!

— Нет, Мелькур, — ответила она уже более кротко, — связывающие нас чувства слишком много значат для меня, чтобы говорить о них так легко. Я погибну, если не буду счастлива.

— Верьте мне, — вскричал я, сжимая ее в объятиях, — моя нежность будет беспредельной.

— И все-таки — сказала она как бы задумавшись, — не лучше ли нам удовольствоваться дружбой? Обещаю, что никогда никого не предпочту вам; я буду нежно любить вас, за исключением одной лишь мелочи... Поверьте, — продолжала она, устремив на меня полный страсти взгляд, — это лучший выход для нас обоих; то, в чем я вам отказываю, так мало значит по сравнению с тем, что я предлагаю...

— Нет! — воскликнул я, бросаясь к ее ногам, вне себя от ее сопротивления. — Нет, вы вернете мне все, что я потерял!

— Жестокий! — прошептала она со вздохом. — Вы желаете моего несчастья. Какие вам еще нужны доказательства любви? Встаньте, — добавила она почти беззвучно, — разве вы не видите, как я люблю? И сможете ли когда-нибудь доказать мне, что и вы любите меня?

Сказав это, она опустила глаза, словно стыдясь своего признания. Хотя разговор наш принял под конец столь серьезный оборот, я все еще не мог забыть, как госпожа де Люрсе высмеивала мою былую робость. Я очень мягко заставил ее посмотреть мне в глаза, и она повиновалась. Мы долго глядели друг на друга. В ее взгляде было знакомое мне выражение; я видел его в тот памятный день, когда она объясняла мне, какие градации близости ведут нас к наслаждению. Я стал смелее, но пока не решался на многое, не зная, как далеко она позволит мне зайти. Чем настойчивее я становился, тем прелестней казалась мне она. Ее взгляды, ее вздохи, ее молчание — все, хотя и с опозданием, показывало, как сильно я любим. Я был молод; мог ли я не вообразить, что влюблен? Волнение чувств я принял за истинную любовь. Я предался опьянению и не остановился на этом опасном пути.

Должен признаться, я предавался наслаждениям с радостью, самообман длился долго. Причиной тому была моя молодость, а может быть и умелая тактика госпожи де Люрсе. Я не только не помышлял о неверности, но был восхищен плодами своей победы, доставшейся мне, как мне казалось, с большим трудом. Я высоко ценил ее, не замечая, что препятствия, которые я преодолел, были плодом моего воображения. Сопротивление, которое оказала мне госпожа де Люрсе, представлялось мне очень серьезным. Мое былое уважение к ней снова воскресло; ослепление мое дошло до того, что я совсем позабыл про ее многочисленных любовников, о которых рассказал мне Версак, и даже про того из них, в чьем существовании она сама призналась. Я мечтал только об одном: чтобы она не перестала меня любить. Ее красота волновала мои чувства, а любовь ко мне — силу которой я преувеличивал, — находила путь к моему сердцу и наполняла его гордостью.

Постепенно я стал осознавать свое заблуждение, но все еще не чувствовал раскаяния. Я отрезвел бы гораздо раньше, если бы госпожа де Люрсе позволяла мне размышлять. На беду она сразу замечала, что я начинаю задумываться, и впадала в жестокую тревогу; было бы нечестно не развеять ее страхи; она по совести не заслуживала жестокости. Я ее успокаивал. Трудно было бы найти более смиренную, более робкую возлюбленную. Чем больше я хвалил ее красоту, чем больше ею восхищался, тем меньше она полагалась — так она говорила — на свою власть надо мной. Я был в восторге, но, скорей всего, не любил ее. Хотя она не могла пожаловаться, что недостаточно любима, все же тревога не покидала ее. От полного торжества она переходила к сомнениям. Самые нежные ласки, самое восхитительное лукавство сменяли друг друга, щедрые дары любви поддерживали во мне восторженную радость, не располагающую к серьезному раздумью.