Клод-Проспер де Кребийон-сын - Заблуждения сердца и ума

Могла ли я тогда опасаться, что полюблю вас слишком сильно? Если бы я и допускала мысль, что вы можете увлечься мною, то пришло ли бы мне в голову, что я могу ответить вам взаимностью? Знала ли я, что такие странные и неожиданные вещи возможны? Я не могла этого думать, и не упрекайте меня за это. Всякая другая на моем месте так же мало опасалась бы вас; уже одна разница лет, не говоря о моих принципах, служила залогом моей безопасности.

Поэтому я смотрела на ваши попытки понравиться мне без всяких опасений за себя и за вас. Ваше внимание, ваши долгие и все учащавшиеся визиты ко мне и удовольствие, какое они вам доставляли, я приписывала нашей давней дружбе. Вы вступали в свет, для вас пришла пора стать взрослым мужчиной, и мне казалось вполне естественным, что вы ищете моего общества более настойчиво, чем в детстве. Ваши разговоры о любви, ваш упорный интерес к этой теме и противодействие, на которое наталкивались все мои попытки отвлечь вас от нее, — все это казалось мне всего лишь проявлением любопытства, естественного для молодого человека, который старается понять чувства, начинающие волновать его сердце и воображение. Я не понимала смысла взглядов, которые вы бросали на меня, и так мало старалась вам нравиться, что мне и в голову не приходило, что это возможно. Ваше смятение побудило меня заинтересоваться причиной ваших тревог, и оказавшись в роли наперсницы, я невольно сама была втянута в сферу ваших тайных чувств. Вы должны помнить, что я всячески старалась отвлечь вас от прихоти, которую считала непозволительной, и предметом которой, к величайшему сожалению, стала я сама. Моя дружба к вам, ваша молодость, своего рода жалость к вам, помешали мне с достаточной твердостью призвать вас к молчанию.

С другой стороны, мне казалось любопытным проследить, как юное сердце принимает первое чувство, как справляется с ним. Эта забава, которая вначале не предвещала ничего дурного, в конце концов сделалась опасной. Мне все труднее было с вами расставаться, все нетерпеливее ждала я встречи, а при виде вас испытывала чувства, которых не знала прежде. Тогда я поняла, что мне следует избегать вас, но это уже было выше моих сил. Неизъяснимое очарование, настолько слабое вначале, что я не считала нужным бороться с ним, приковывало меня к вашим речам. Я повторяла их про себя, когда вы кончали говорить. Я с трудом, и всегда слишком поздно, отрывалась от завораживающих слов, слетавших с ваших уст. Разница в возрасте, сперва так болезненно отрезвлявшая меня, постепенно теряла свое значение. При каждой новой встрече вам, казалось, прибавляются годы, а я становлюсь моложе. Только любовь могла настолько ослепить меня, только вера, что мы созданы друг для друга. Я любила вас, здесь не могло быть ошибки. Скрывать это от себя я уже не пыталась, и я не побоялась проверить себя; то, что я обнаружила в своем сердце, ужаснуло меня, но я не чувствовала себя безоружной. Я не хотела быть побежденной, и поэтому не видела, что уже побеждена. Испытывая к вам глубокую нежность, я пыталась по крайней мере отдалить минуту падения, уберечь себя от постыдной слабости и унижения. Ваша неопытность помогла мне, и я с радостью замечала, что ваша любовь так спокойна, что поможет мне удержаться от греха.

Поэтому неудивительно, сударь, — добавила она, — что я не объяснилась вам в любви, когда я еще не любила. Не более удивительно и то, что, убедившись в своем несчастье, я сделала все возможное, чтобы скрыть его от вас. Это было ваше дело — открыть мое чувство; если хотите знать, не мне, а вам угодно было оказывать упорное сопротивление.

— Но, сударыня, — сказал я, запинаясь, — значит, я был прав, заговорив о своих чувствах. Вы сами признались, что оказывали мне сопротивление, и вы должны понять...

— Вы не решаетесь договорить, — прервала она меня. — Продолжайте.

— Что мне вам сказать, сударыня, — сказал я, совсем потерявшись. — Выражение, которое я употребил, могло вас покоробить, я сожалею об этом; я... но, — сказал я, чувствуя, что сам не знаю, что говорю, — уже поздно, и вы хотели, чтобы я вас покинул.

— Нет, сударь, — ответила она, — я этого вовсе не хочу. То, что я еще должна вам сказать, нельзя откладывать; нам еще надо обсудить нечто, самое важное для меня.

Я опять сел на свое место, вне себя от того, что я же оказался посрамленным. Мое смущение еще увеличилось, когда она велела мне (без всякой видимой, как мне показалось, причины) сесть в кресло, стоявшее вплотную к ее кушетке, так что я оказался гораздо ближе к ней, чем раньше. Я повиновался, весь дрожа, чувствуя и волнение и нежность, вызванную ее словами.